Вторжение

Мир жесток, в нем нет места милосердию. Существа Круга — создатели собственного счастья. Нет нужды заботиться о национальных кадрах — русских, грузинских, украинских, белорусских и тем более татарских, мордовских, чувашских и других неполноценных нациях России, которую мы, к сожалению, так и не успели до сих пор расчленить, а затем стереть с карты мира, как географическое понятие.

Создавайте собственные группы и организации и с их помощью отталкивайте и выталкивайте всех, кто не стоит в Круге! Помните — все высокооплачиваемые прибыльные и значительные должности суть наш особый доход. Помните, что каждый абориген, достигший уровня существа, может занять место, которое могло бы принадлежать одному из наших. Этого в принципе не должно быть! Мы создаем кланы для того, чтобы варвары не мешали нам жить так, как мы этого хотим. Пусть аборигены создают собственные организации, особенно они любят делать это на патриотической основе. Мы зашлем туда собственных агентов, они разрушат любое патриотическое движение, перессорят варваров между собой, ошельмуют в печати, выставят в отвратительном виде, обвинят в черносотенстве, фашизме и тем самым изымут с политической и общественной арены.

Русские, остальные ползучие твари, аборигены всех стран мира без исключения, будь то англичанин или француз, турок или китаец, не способны глубоко мыслить, анализировать ситуацию, делать глубокие обобщения.

А потому не испытывайте жалости, не играйте в милосердие ни с одним из варваров. Ни для одного из них нет и не может быть снисхождения и пощады в святых наших помыслах и вселенских планах!

ХLV. И СНОВА МОНСТРЫ?

Потом Станислав Гагарин будет уверять и себя, и близких, и даже напишет об этом в романе «Вторжение», будто уже с первых мгновений поведение его Веры показалось ему странным.

Наверное, все-таки писатель внушил себе это под воздействием тех весьма нестандартных событий, которые развернулись, когда белый мерседес примчал их с женой минут через двадцать в роскошную виллу, едва ли не дворец. Небольшое такое строеньице, может быть, только вдвое или втрое просторнее скромного жилища Антона Павловича, у которого Станислав и Вера побывали на второй день их прибытия в Ялте.

Но это случилось несколько позднее, а пока Станислав Гагарин уселся на просторные сиденья мерседеса рядом с полпредом торгового флота. Он силился вспомнить фамилию типа, который повез их со старшим механиком «Кировска» в фирму «Банге Брокер», а потом бросил на произвол судьбы, сославшись на архигосударственные дела. Но фамилия не вспоминалась, в декабре восемьдесят второго сие происходило. Вяло возникло: кажется, Мочалов…

«И хрен с ним, с Мочаловым», — выкинул из головы активно тогда не понравившегося деятеля сочинитель и повернулся к жене.

— Откуда лимузин? — небрежно спросил он, стараясь соблюсти равнодушный в голосе оттенок, хотя его, естественно, распирало вполне объяснимое любопытство. — Вроде бы мы не договаривались встретиться так…

Вера Васильевна пристально всматривалась в мужа, взгляд ее был незнакомым. Затем загадочно улыбнулась, залихватски подмигнула Станиславу Семеновичу и низким, грудным голосом, чужим, как утверждал потом сочинитель, изрекла не совсем понятное:

— Всякому овощу или фрукту предназначен собственный дядька… И вовсе не обязательно при этом киевская прописка.

Заметив некую ошалелость председателя, вызванную произнесенной ею абракадаброй, Вера Васильевна произнесла, теперь уже обычным голосом:

— Приготовила тебе сюрприз, Слава. Потерпи, милый. Улита едет — когда-то будет.

Писатель успокоился и принялся наблюдать за тем, как мощный автомобиль легко берет ялтинские взгорки, мягко осаживаясь на резких поворотах.

Ему очень понравилась Ялта. Гуляя с Верой по необычно уютным улочкам и каменным лестницам, Станислав Гагарин ругал себя, что просмотрел прелестное местечко, где так удобно и писать романы, и отдыхать от сутолоки Третьего Вавилона, и снимать приключенческое кино, и любить женщин, особенно тех, кого рок и твоя собственная воля вырвали из привычного, но обрыдшего круга житейского долга и мелочной суеты сует, и выбросили на Южный берег Крыма.

Как он понимал сейчас Антона Павловича, написавшего на сходную тему «Даму с собачкой»!

«Где-то сейчас пребывает вождь?» — вне всякой связи с предыдущими мыслями подумал Станислав Гагарин.

Теперь он всегда думал об Учителе, и даже соразмерял собственные поступки с теми представлениями о Бытии, которые черпал из опыта нынешнего, звездного, галактического товарища Сталина, посланца таинственных Зодчих Мира.

Припомнился один из последних разговоров с вождем, он произошел уже после встречи писателя со вселенскими силами Добра.

Говорили они вдвоем, наедине, ибо Вера, которая неплохо знала Бута, могла заподозрить неладное: последнего никогда не интересовали разбираемые сейчас ее мужем и собеседником проблемы.

— Человечеству во всю его историю претило, когда высшие силы вмешивались в земные дела, пусть сие и происходило лишь в воображении людей, — заметил тогда Станислав Гагарин. — Вы, конечно, помните «Трактат о принципах человеческого знания» Джорджа Беркли?

Отец народов кивнул.

— Знаменитый knowledge, которым так гордится Георгий… Славный малый, терпимый к человеческим слабостям, хотя и носил на Земле епископский сан. Любит у нас судить футбольные матчи.

— Вы и в футбол играете? Ну и ну! — удивился сочинитель. Затем продолжал:

— Так вот, Беркли пишет в «Трактате«: «Вопреки свидетельству Священного Писания мы чувствуем некое отвращение верить, что Бог непосредственно занимается нашими делами. Нам приятно мыслить его на далеком расстоянии от нас и на его место ставить слепую немыслящую силу. Хотя — если мы можем верить святому Павлу — он находится недалеко от каждого из нас». Нет, пусть это будут Зодчие Мира из соседней галактики, инопланетяне из Туманности Андромеды!

Писатель остановился и в упор посмотрел на Иосифа Виссарионовича.

Вождь улыбнулся.

— А вы не допускали, что я, понимаешь, как раз и есть один из Зодчих Мира? — лукаво спросил он.

— И сейчас допускаю, — спокойно согласился Станислав Гагарин. — Но если это и так, то вы, Зодчие, сделали верный ход, явившись ко мне в обличье вождя на бытовом уровне. С одной стороны — вы Бог моего детства. Нечто от прежнего обожания в существе моем, разумеется, осталось. Но вы одновременно соратник по борьбе с ломехузами, ратуете против операции «Вторжение», задуманной ими.

И опять же сосуществуете рядом, в повседневной жизни. Этот третий фактор делает вас понятным и даже, не побоюсь этого слова, близким. В вас нет ничего от сверхличности, разве что молнии-стрелы из глаз, которыми так ловко уничтожаете монстров.

Это и подкупает меня, порождает доверие к товарищу Сталину, тем силам вселенского Добра, стоящим за ним, и через опрощение сталинского имиджа, делает феномен образа доступным. Надеюсь, что после именно гагаринской трактовки этой, пусть и фантастической ипостаси Вождя всех времен и народов никому не захочется сочинять новые скандальные байки об Отце Страны Советской.

Романом «Вторжение» мне хочется поставить на этой болтовне завершающую точку!

— Замысел ваш понятен, — серьезно, посуровев лицом, произнес Иосиф Виссарионович. — Ощущаю