по сути дела, помогаешь человечеству медленно освобождаться от власти Мелькора, делаешь угодное Эру дело, ибо познание помогает человеку избавиться от болезней, дольше жить, а то и вовсе бессмертным стать, подняться до совершенства. Стать подобным Ему. Разве он не оценит? Он ведь желал, чтобы все Его Дети были счастливы. Ну, а мы что делаем? Мы ведем их к счастью. Счастью для всех, без различий. Так что воздаяние за твои благодеяния перевесит воздаяние за твои дела злые. Нечего трястись.
— Ты же врешь… — чуть не всхлипнул Эрион.
— Я. Никогда. Не. Вру, — с нехорошей улыбкой повернулся к нему майя. И Эрион вдруг ощутил жуткое раздвоение в себе — какая-то его часть, малая, перепуганная до ужаса, понимала, что Саурон не просто врет, но еще и глумится, но вторая часть его была спокойна и, если можно так сказать уверенно кивала, слушая убеждения майя.
— Но душа-то моя тебе зачем? Зачем она, ты же мог просто моей жаждой знаний связать меня! — Эрион уже почти стих и сопротивлялся только по инерции. Малая, сомневающаяся часть Эриона была загнана в угол. Теперь ее тихо давили. Она еще некоторое время пищала, затем утихла.
— Душой как-то вернее получается, — усмехнулся майя. — А то возомнишь опять, что все знаешь и можешь, опять ошибок понаделаешь, вляпаешься… Все ради твоего же блага. Кончай ныть. Ты имеешь все, что только можешь пожелать — кстати, ты в своих желаниях поизобретательнее своих собратьев, вот что значит ум ученого… Лучше пойди и спокойно подумай, Эрион. Ну, отдам я тебе назад твою душу. Ну, расторгнем мы наш договор. И с чем ты останешься? Со своей свободой? И что? Без дома, без средств — нет, не к существованию, к работе твоей. Сколько тебе придется трудиться, чтобы получить то, что у тебя сейчас уже есть? И где ты найдешь место, где тебя будут так беречь и обихаживать ради твоего ума и таланта? Где ты найдешь жизнь без ограничений? Да и будет ли у тебя эта самая жизнь? Ведь ты никто. Ты мертв. Тебя нет уже много сотен лет, Эрион. Подумай — нужна ли тебе такая свобода и свобода ли это? — Он снова улыбнулся, и Эрион ощутил, что майя прав, что все хорошо, что все так как надо… — Я помогаю человеку подняться из дерьма, в которое его сунул с головой Мелькор. И если человек этого не понимает, будем тащить его за шкирку. Иди, трудись, Эрион, верши то, к чему тебя влечет. И успокаивай себя тем, что все будет к вящей славе Единого, Он Сам так сказал. А я, между прочим, при этом присутствовал. Ступай, я и так много времени тебе уделил, у меня есть задачи поважнее.
Эрион спускался вниз, к мостику в собственную башню-лабораторию. Постепенно новонайденная и новоосознанная его душа успокаивалась. Ведь Саурон говорил все правильно. А если так, то чего бояться? Во-первых, к вящей славе Единого, во-вторых, если что, майя виноват, он же его обманул, да и милостив Единый. К тому же разве он и правда не помогает человечеству выбраться из Морготовой власти? Вот настанет Дагор Дагорат, а человечество все будет уже спасено — им, Эрионом.
Он радостно усмехнулся, гордо поднял голову и зашагал к себе. Вот забавно будет обвести-таки майя вокруг пальца и остаться при этом бессмертным и всесильным. И душу сохранить! Возможно все, надо только обдумать подходы, детали…
«Думай, думай. Лучше об этом думай, но не смей сомневаться. Видимо, успокоение души проходит не так быстро и гладко, как мне думалось, и до полного спокойствия должно пройти больше времени. Хорошо только, что кольцо крепко его держит. С кольцом убеждать их куда легче, почти в чем угодно… Все же хорошо бы окончательно понять, остается ли у них там, внутри, хоть один уголок, которого я не могу достигнуть? Целиком ли они мои?.. Вот пусть Эрион этим вопросом и займется».
Продолжение записок Секретаря
История шестая
То, чего не было в записках Секретаря
Игра шестая. ИГРА ПРОРОКА
Вечером сняли со станка шелковый церемониальный кайн11, который девять девушек ткали девять месяцев — ровно столько, сколько проводит в утробе матери младенец. Потому что завтра юный господин будет дважды рожденным, как полагается каждому благородному, и первый и единственный раз в жизни обернет бедра кайном.
Кайн сняли со станка вечером когда уже зашло солнце, и госпожа Дайя-нэ-Мори не могла как следует рассмотреть вытканные письмена и узоры. Но так было положено, потому госпожа не спала всю ночь и на рассвете покинула супружеское ложе, чтобы как подобает посмотреть на кайн. Она не видела его ни разу, хотя представляла до мелочей. Его и не полагалось видеть — ведь мать не видит ребенка, пока он не родится, хотя уже сердцем знает его и говорит с ним.
Кайн был черным. Серебряный узор, похожий на вязь непонятного письма, шел по краю. Госпожа Дайя-нэ-Мори знала, что когда-то и правда этот узор что-то значил. Кто-то, наверное, мог бы его прочесть, но сейчас уже не было тех, кто помнил эти письмена. Этот узор каждая госпожа дома Мори заучивала наизусть и рисовала, шепча также заученные наизусть слова, похожие на заклинания. Ведь заклинания, как говорят, всегда странно звучат и не имеют смысла, но тем не менее действуют. Так и эти странные узоры- письмена и эти непонятные обрядовые слова-заклинания тоже действовали, вызывая странные сны. Даже у нее, всего лишь дальней родни по крови дому Мори, всего лишь приведенной в дом жены — пусть и единственной, ибо таков закон рода Мори. А что же они должны пробуждать в тех, в ком кровь дома Мори течет сильной струей?
Что они скажут ее сыну, эти письмена? Что он увидит во сне в ночь совершеннолетия? В ночь второго рождения?
Серебряная вязь шла по краю черного длинного шелкового прямоугольника, а в середине были умело вытканы из поколения в поколение передававшиеся символы, смысл которых тоже был уже утрачен. Один был ей знаком — этот знак был на талисмане, что носил ее супруг, Тарни-ан-Мори. И он будет передан сыну в день совершеннолетия, в день второго рождения.
В семье говорили, что талисман способен пробудить в хозяине странные силы — но не в каждом, увы. Однако в течение долгих веков в каждом девятом поколении рождался человек, способный вызывать отклик у талисмана. Семейные предания говорили об открывающихся у такого человека неожиданных способностях, каждый раз разных, иногда более сильных, иногда почти незаметных. А еще говорилось о том, что утрачен тайный смысл письмен — хотя это и так было понятно, без всяких древних преданий, и это было печально, но, увы, непоправимо. И утрачен тайный смысл знака, и никто уже не знает, как правильно воспользоваться им, и никто не знает смысла слов, произносящихся вдень второго рождения и испытания талисманом.
Госпожа Дайя-нэ-Мори считала, что это все пора забыть. Все равно никто уже не сможет раскрыть смысл былого, да и зачем? Не умея управлять конем, не садись в колесницу. Так говорят. А эту колесницу тянет, пожалуй, сам Туманный Дракон, которого никто никогда не видел, но всякий боится.
Но такова традиция. Таков обычай дома Мори.
Госпожа Дайя-нэ-Мори провела рукой по гладкой поверхности ткани. Девять знаков. И еще девятилучевая звезда над ними вверху. И талисман семьи Мори — тоже девятилучевая звезда, тяжелая, черного металла, с серебряным непонятным значком посередине. Госпожа вздохнула. Зачем мальчику драконья колесница, когда он сам с собой не в силах справиться? Девятый раз девятое поколение. Мудрый Хаэ-сат, который гадает по числам, говорит, что это великое сочетание. Великая судьба.
Госпожа покачала головой. Добродетельная супруга не должна спорить с господином своим и мужем, но