непривычных и неудобных позах, терпеть боль от ударов палкой, бить других, падать и подниматься, защищаться и нападать. «Стать водой», говорили ему. Вода преодолевает все. Ономори помнил о ручье — и учился становиться водой. Со временем — а он уже терял ему счет — он стал одним из лучших в искусстве нападать и защищаться.
Но сны не приходили.
Видения тоже.
Следующей ступенью было обучение правильному дыханию, сосредоточению, отрешению от окружающего. Те из монахов, кто хорошо овладел этим искусством, в бою были намного лучше тех, кто ограничивался лишь обучением тела. Но Ономори искал в этом другого — сосредоточение порой вызывало в его душе странное тягучее ощущение, которое возникало всегда в предчувствии видения.
Но видения не приходили.
Не приходили и сны.
На исходе месяца дождей йу в обитель прибыл отец, высокородный господин Тарни-ан-Мори. Он не разговаривал с настоятелем, и Ономори поразился — почему отца не подвергли такому же испытанию, как его, или наказанию? Спохватился он уже позже и ужаснулся — как же изменился образ его мыслей. Он совсем забыл, зачем он здесь! Он забыл о добре и зле, о вопросах, о даре… Наставник в тот вечер, словно прочитав его мысли, сказал:
— Теперь ты увидел себя со стороны. Ты готов задавать вопросы, потому завтра ты начнешь следующую ступень обучения. Прежнее обучение было лишь подготовкой к вопросу «как?». Как достичь такого состояния, чтобы увидеть тогда, когда хочешь, и то, что желаешь. Далее идет вопрос «что?». И последний — «зачем?».
Так определил дальнейшее обучение наставник. При этом он так сверлил Ономори своим темным взглядом, что юноша начинал терять обретенный с таким трудом покой.
Он держал в руке лист грубой тряпичной бумаги. Помятый, неровно оторванный по верхнему краю — почему по верхнему? Нет, сейчас не время для вопросов «почему?» и «зачем?», сейчас время просто видеть и бесстрастно замечать то, что видишь.
Итак, неровно оторванный по верхнему краю листок серой тряпичной бумаги.
— Я вижу мужскую руку. Мозолистая. Рука воина. Он был раздражен и нетерпелив.
Ономори снова закрыл глаза, держа в руках обрывок.
— Это высокий человек с широким лицом, коренастый и гневливый. Это полководец высокого ранга. — Помолчал. — Мне кажется, что я прежде уже видел его.
Наставник кивает.
— Попробуй теперь услышать.
Ономори снова погружается в покой и сосредоточение. Долго молчит.
— Слышу свист стрел. Кто-то зовет. Это его имя — Тахэй-ан-Лин. — Поднимает взгляд на наставника. — Это вы?…
Он сам поражается тому, что сказал. Тахэй-ан-Лин, легендарный Красный Дракон, герой войны с северными варварами… Отец столько рассказывал о нем — еще юношей он воевал с ним под одним знаменем!
Только вот когда заходила речь о том, где сейчас Красный Дракон и какова была его судьба после окончания войн, после великих почестей, оказанных ему Золотым Государем, отец отвечал кратко — он удалился от мира, дабы приблизиться к небожителям.
А вот простонародье языкастое говорит о несправедливости государя, и бродячие лицедеи показывали пьесу в манере «ото» о неправедном государе. Ономори тайком ходил туда вместе с сыном конюха, а потом еще зашли в деревенский трактир и угощались запретной рисовой злой водой, заедая вяленой рыбой, вонючей, но страшно вкусной.
Красный Дракон. Наставник. У Ономори тяжело забилось сердце.
Наставник Молчаливый Дракон отводит взгляд и встает.
— Это так. Я был полководцем. Теперь я тот, кто есть.
— Вы сожалеете, — не успел удержаться Ономори. — Вы не хотели быть здесь!
Наставник резко оборачивается к нему.
— Ты никому не скажешь!
— Никому, — покорно говорит Ономори. Красный Дракон!
И он — живой? Он — здесь? И он — ОН! — говорит с ничтожным Ономори?
Наутро все показалось сном — наставник ничем не выдал той маленькой тайны, что уже связала их незаметной нитью. Ономори понял — и тоже ничем не показывал своей причастности. Теперь все в движениях, поступках и словах наставника носило особый смысл — Ономори казалось, что все это обращено к нему одному, и так же незаметно пытался показать, что он все понимает и хранит тайну.
И тем усерднее он старался. Тем честнее пытался постичь то, чему его учил Молчаливый — нет, Красный Дракон. Все имело второй смысл.
Пролетел сезон дождей, и снова приблизилась благословенная весна.
Теперь он довольно успешно научился видеть близкое прошлое предмета. Но это не наполняло его гордостью и ощущением избранности, как прежде. Этого было уже мало. И более не появлялись видения со странными местами, словами, видения неведомого, манящего и загадочного прошлого — или грядущего. Или чего-то неведомо где. Обычно он ощущал в них какую-то связь с собой, словно вот-вот падет какая-то пелена — и он увидит желанную истину. Но видения не приходили.
Он пытался вызвать их, как получалось с предметами, — впустую. У него не было ничего, за что он мог бы зацепиться. Ничего, кроме Знака. Но талисман здесь молчал! Ни разу с тех пор, как он поселился здесь, его не посещали эти видения.
Это начало раздражать, и он уже не мог сосредоточиться, стало быть, и предметы тоже не мог «читать».
Почему так? Гонимый злостью и стыдом, он раз покинул монастырь и упрямо пошел в лес, хотя плохо знал места — почти не покидал стен обители. Он долго шел, с каким-то злорадством заставляя свое тело карабкаться, перебираться через ручьи, ледяные и бурные, скользить на поросших мхом камнях, продираться сквозь колючий кустарник и с каким-то злым удовлетворением радуясь укусам мух и оводов.
Остановился он, когда совсем устал, — и оказалось, ушел не так уж и далеко. Расстояния в горах не по прямой считаются, и монастырь виднелся вдалеке за неглубоким ущельем. Ономори сел, щурясь на солнце, как кот. Было влажно и душно, но вот здесь почему-то духота не ощущалась. Он сидел на плоском выступе скалы над далеким ручьем внизу, вокруг смыкались низкие кроны деревьев. Если бы не живые деревья, это все необыкновенно напоминало бы хижину, уютную и скрытную. И каменная чаша, наполненная дождевой водой, была как нельзя на месте. Позже здесь созреют ягоды, а цветы уже и сейчас наполняли зеленую хижину тонким ароматом. Ономори изумленно улыбался, когда невольно поймал себя на этом, то чуть не оглянулся — не видит ли кто его дурацкого умиления. Но кругом было пусто. Он осмотрел зеленый свод и увидел, что слева деревья чуть расступаются, словно бы указывают дорогу. Не раздумывая, он пошел. Любопытство, конечно, штука опасная, и некоторые даже вносят ее в список грехов, которых истинно мудрому следует избегать, но он, ученик Красного Дракона, потихоньку начал убеждаться в том, что истинная мудрость не всегда истинно мудра.
Тут не было тропинки — но почему-то казалось, что она тут есть. Идти было легко, и он даже не заметил, что забрел довольно далеко. И лишь когда полуденное солнце встало прямо над головой, он остановился на круглой маленькой поляне, тоже укрытой зеленым куполом, но прямо посередине среди листьев светился просвет, и сквозь него падал столб прозрачного золотого света. Он огляделся по сторонам и вздрогнул — отовсюду смотрели лица. Лишь через пару ударов сердца он понял, что это игра света и теней. Но тени в изгибах стволов и среди листвы и правда являли либо лица людей, либо очертания животных… И Ономори ощутил здесь Присутствие. Манящее и одновременно пугающее, потому что оно не было человеческим. Он не ощущал опасности — он ощущал чуждое. Он никогда не сможет понять. Никогда это место не примет его — он это ощутил с болезненной остротой и тягучей тоской в душе. И какая-то злая досада поднялась в нем. Его снова лишали чего-то важного — как тогда непонятная судьба лишила его девы-небожительницы, как сейчас нечто лишило его мучительных и желанных видений…
