— Отец недоволен. Он говорит — почему та, ради которой изгнал я законную жену, не идет со мной пировать в дом предков? Почему жалкие рабыни провожают меня, а не любимая моя? Или она любит меня меньше их?
Полубрат рванулся было вперед, к помертвевшей Ачин, которая сразу же прекратила рыдать и молча, в животном расе смотрела на Ульбара.
— Или вы будете противиться воле духов? — загремел его голос. — Или хотите, чтобы народ ваш постигла кара из-за одной женщины? Ты этого хочешь, Ачин-огун? Разве не любила ты мужа своего и господина? Или мало было тебе от него в здешней жизни ласк, и почета, и сокровищ?
Воцарилось жуткое молчание. Только факелы трещали и ветер шумел далеко в небесах. Сейчас весы судьбы застыли в хрупком равновесии. Сейчас решится все. Нужно только подтолкнуть, нельзя тянуть больше.
— Убейте ее, — безразлично сказал он. — Ее муж хочет сидеть с ней за одним столом на пиру в доме предков. Иначе дух вождя разгневается.
Старший воин словно завороженный шагнул к Ачин. Медленно, будто воздух вокруг вдруг загустел, как вода, обнажил широкий кинжал и вонзил оцепеневшей женщине в сердце. Ачин вздрогнула, пару раз раскрыла рот, хватая воздух, и осела на землю. Воин поднял ее и положил рядом с вождем. Ульбар поднял взгляд на фигурку на холме. Она почему стояла там, и невозможно было понять, что она думает.
Ульбар кивнул и перевел взгляд на Ильдехая.
— Отец хочет в спутники и его. Он говорит, что не может расстаться с верным советником. Он хочет почтить тебя, черная кость, посадив по левую свою руку среди вождей Уль-фангир.
Глаза их встретились. И во взгляде Ильдехая он прочел, что старый шакал понял, что проиграл. Ульбар внутренне облегченно вздохнул — никто не будет спорить с его властью. Ильдехай презрительно посмотрел на шамана и сам спрыгнул в яму.
— Ты, — глухо приказал он старшему воину, обнажая шею. — Бей.
Голова глухо ударилась о землю, и старый советник лег у ног своего господина. Ульбар отвел взгляд и посмотрел на брата. «Трясись, трясись, ублюдок, — злорадно подумал он. — Я не трону тебя. Сейчас — не трону. Но мы еще встретимся…»
Курган насыпали под утро. И пока воины насыпали землю — ровно столько горстей, сколько в племени мужчин, способных держать оружие, — шаман плясал, обходя растущий курган противусолонь, по границе круга света и тьмы. Он смотрел глазами и здешнего мира, и Мира Духов. Он вел отца, его жену и его советника в селение предков. Он поднимался к холмам Верхнего Мира, пока на его пути не встал страж дороги в селение предков, и дальше Ульбар не пошел.
На рассвете он стоял у выхода из долины и смотрел, как в белой степи в розовом мареве пробуждающегося солнца уходят люди мира живых. Последний всадник вдруг отстал от отряда и быстро поскакал обратно. Ульбар прищурился, заранее зная, кто это может быть.
Его брат, Ульбар — сын Ачин, осадил коня перед ним, с ненавистью глядя на юного шамана сверху вниз.
— Мы еще встретимся, — прошипел он.
— Мы еще встретимся, — спокойно кивнул Ульбар, улыбаясь в лицо брату. — Когда я сочту, что время пришло, я приду. Жди.
Полубрат очень не понравился ему. В нем были сила и властность. И он не испугался его, Ульбара, истинного наследника и вождя. Шамана, которому никто не мог противустать в Мире Духов! Сын Ачин достоин кары. Что же, пусть ждет. Нет ничего мучительнее ожидания. Что же, Ульбар еще не раз придет к нему до поединка — в снах тяжелых и страшных. Тяжкие сны будут приходить к нему, даже когда он будет на ложе с женщиной, они высосут его радость, они лишат его силы, и все будут видеть — порча пожирает молодого вождя. А порченый не может быть вождем. И вот тогда придет Ульбар-шаман…
Он повернулся и пошел в долину, чуть сожалея, что брат не попытается метнуть копье ему в спину. Вот перепугался бы, если бы увидел, что из раны не пойдет кровь, да и вообще копье не причинит ему вреда сейчас, когда он наполовину в Мире Духов!
Мать смотрела на него снизу вверх, исподлобья. Это был уже не молящий собачий взгляд. Она пришла не просить — требовать.
— Или я не из Уль-фангир? — глухо, хрипло рычала она. — Или я не мать вождя? Почему я хожу в лохмотьях? Почему потускнели мои кольца, почему выпали камни из моих подвесок, почему пью я из щербатой миски воду, а не вино из золотой чаши? Почему я ем пустую похлебку, а не жирную шурпу? Почему я сама расчесываю свои волосы костяным гребнем, а не рабыни — серебряным? Почему вокруг меня нет слуг и родичей, а лишь два жалких старика и семь старух? Сын мой, где моя материнская честь?
Ульбар сидел, молча глядя в огонь. Только сейчас, слушая мать, он осознал, насколько безразличны ему и честь, и род, и племя. Он, как и говорил ему наставник, «взошел на холм» и увидел оттуда мир людишек, копошащихся в грязи, в паутине старых, гнилых и бессмысленных законов. Тупые людишки, тупые законы. И ни у кого не хватит смелости взять и смести их. Один только старый шакал Ильдехай посмел хоть что-то сделать. Ульбар усмехнулся. Старый враг был достоин уважения.
— Почему ты молчишь, сын мой? — резко крикнула мать.
Ульбар посмотрел на нее. Худая, со злым, безумным огнем в выпуклых глазах, седая, потерявшая зубы из-за цинги много зим назад, его мать утратила всю былую привлекательность. Правда, как он понимал теперь, красавицей она никогда не была, и взял ее отец лишь по закону золотого рода Уль-фангир. А вот Ачин, ровесница ее… Если бы мать так же, ее соперницу, холить и лелеять, кормить и держать в тепле и она была бы куда краше. Наверное, пришло время разобраться с братом. Заставить всех уважать себя — и испытать свою силу. А заодно вернуть матери власть и честь — и откупиться от нее окончательно. Он хотел свободы. Вернуть все долги — и быть свободным.
— Хорошо, — сказал он. — Я верну тебе твое достояние, мать. Жди осени, когда скот нагуляет жир, а люди вернутся на зимние стоянки.
Он встал, давая матери понять, что больше говорить не станет. Он уже был шаманом, сильным шаманом, а не только ее сыном. И принадлежал он не столько ей, сколько духам. Она это понимала и смирилась. Но она имела право требовать своего. Что же, если он отдал долг отцу, так матери тем более следует отдать его.
Отдать долг и окончательно рассчитаться.
И с братом тоже.
В небе горел огонь. Солнце опять умирало на западе, чтобы, как всегда, возродиться поутру. Почему не возрождаются люди? Почему — смерть, зачем смерть? Кто придумал этот ужасный, мерзкий закон? Как найти его, как победить его и уничтожить эту проклятую смерть?
В краю мертвых предков, как говорят, нет смерти и старости — но нет и свершений. А зачем вечная жизнь, когда ты не можешь ничего изменить?
Если бы только суметь подняться не на холм, а на гору, чтобы встать не только над миром живых, но и над Миром Духов, и дать всем свои законы…
Он закрыл глаза, достал глиняную флягу и отхлебнул большой глоток варева из злых трав. Если все равно умирать, так чего тянуть? Уж лучше без труда, легким путем.
Зелье подействовало быстро. Скоро он перестал чувствовать холод ночи и ледяные пальцы тихого, крадущегося ветра на шее. Ветер непристойно шарил по телу под распахнутой дохой, но после зелья это было даже приятно. А скоро он перестал ощущать и эти вкрадчивые прикосновения. Он уже видел перед собой равнину Мира Духов, он, Охотник, стоял там и кликал свою свору. И белые псы с красными ушами и глазами, горящими как раскаленные угли, сбегались к нему из Нижнего Мира и садились у ног, свесив красные языки и преданно глядя в глаза. Ульбар осклабился. Псы увидели, как хозяин сверкнул алыми угольями глаз и прошипел:
— Мы пойдем по следу брата моего, Ульбара, сына Ачин. Мы затравим его нынче ночью.
Ульбар, сын Ачин, лежал, облокотившись на левую руку на толстом пестром ковре, утопая в глубоком ворсе. Рабы с подрезанными сухожилиями на ногах, чтобы не сбежали подлили ароматного масла в светильники из темной бронзы, привезенные из набега на далекий юг, расстелили кошму и расставили на ней серебряные блюда, кувшины и кубки с едой и вином. Виноградари, жившие у леса, по берегам реки, что впадает в Сладкое Море, меняли его на крашеные кожи и коней. Можно было бы пойти на них походом и
