Апостол, или Памяти Савла

– У одного из наших здесь, в Александрии, есть богатая коллекция раритетов, – доверительно сказал ростовщик. – Вы знаете его, адон Малук, он передавал вам взнос общины. Это мар Гицба, антиквар. Вам стоит заглянуть в его контору. Он подыщет для вас подлинники ранних греческих переводов. Вы ведь читаете на иеваним?

– Да, я читаю и говорю на иеваним, – сказал Севела. – Благодарю вас, рав Заххай. Предупредите антиквара, чтобы он приготовил для меня тексты попроще.

Севела купил у мар Гицбы три текста на темном папирусе. То был пересказ короткого царствования Аменхотепа VI, что желал утвердить в Египетском царстве поклонение Атону. Новоизобретенный канон не прижился, да и самого Аменхотепа вскоре не стало. А канон Атона был предан проклятию и забвению. Севела увлекся текстами и написал монографию. Правда, вскоре слог документов, приобретенных у мар Гицбы, показался Севеле чересчур современным. Да и фактура папирусов при более внимательном рассмотрении оказалась не древней. Во времена Неволи не выделывали такого хорошего папируса.

– Высек ты меня? – угрюмо спросил Севела. – Поставил мальчишку на место? Я набитый дурак и компилятор. Я высосал из пальца пустейшую монографию, чтобы удивить Светония и Бурра. Я не умею думать, а умею лишь спорить попусту. Ну и чем я могу быть полезен тебе?

– Я собирал конспекты речей Цукара и Бар-Гоца, – сказал Нируц. – И многие другие речи я тоже долго собирал и изучал.

– Позволь! – недоуменно пробормотал Севела. – Но ведь у Бар-Гоца я был два года тому назад.

– Верно. И два года тому назад меня уже интересовали галилеяне. Вот послушай еще. Я собрал десятки речей галилеян. Они знают, как обращаться к людям. Ни разу не было такого, чтобы перед горожанами распинался златоуст. Ни разу в казармы не забредал для целомудренных речей святоша с постным лицом! И среди адьюнктов в Яффе и Тире не проповедовали простаки с грубыми повадками. В кварталах произносят речи люди крепкие и выглядящие почтенно. В казармах проповедуют балагуры, они и крепкого словца не чураются, и пошутить умеют. А в аудитории приходят образованные риторы в подобающей одежде.

– Скажи-ка, а были такие диспуты, чтобы галилеяне схватились в аудиториях с кохенами? Или же с риторами из иеваним?

Нируц осклабился и встал.

– «Диспут Анакреона из Кесарии с Хананией, что проповедует новое единобожие»! – провозгласил он. – Тот Ханания вошел в здание Schola в одежде ритора и заговорил со студиозусами. Говорил он приятно и увлекательно, говорил о происхождении всего сущего и иронизировал в адрес эллинского учения о рождении мира. Ритор курса не утерпел и вступил с ним в спор.

– Кто победил в том споре?

– Победил смотритель за внутренним распорядком! – весело ответил Нируц. – Он отослал студиозусов в аудитории и выдворил проповедника из здания. Но ритор Анакреон к тому времени являл из себя зрелище жалкое. Доноситель пишет, что ритор брызгал слюной и налился кровью, как сытый клоп. А проповедник Ханания говорил доброжелательно и спокойно. Ко второму часу диспута почти все студиозусы его громко одобряли и подбадривали.

– А ты узнал, кто этот Ханания?

– Я узнал, кто такой Ханания, кто такой Шимон, проповедовавший в Тире, кто такой Аристарх, проповедовавший в Аскалоне. Их много, они говорят схожее. Их много – это повод для беспокойства?

– Почему ты ждешь, что эти галилеяне набедокурят?

– А это следует из истории Провинции, – сказал Нируц.

Они поглядели в глаза друг другу. Нируц добавил:

– И еще мне думается, что этим сообществом руководят люди особые.

– Кто их направляет? Эссеи? Нет? Митраиты?

– Ты ищешь понятное, капитан. Это сообщество направляют такие люди… Я думаю, что галилеян направляют безбожники.

– В Провинции я знаю только двух безбожников – это ты и твой отец! Я многие вольности позволяю себе. И даже Ида мне выговаривает иной раз. Я богодерзкий джбрим и Книгу соблюдаю неусердно. Но я всегда боюсь! Боюсь, что когда-нибудь Предвечный прихлопнет меня, как обнаглевшую блоху. А подлинных безбожников в Провинции быть не может. Как это ты мне говорил однажды: это не то место и не то время.

– Пусть так. Не то место, не то время. Но это необыкновенные люди.

– Что делать с арестованными?

– Пинхора завтра допроси, – Нируц поднялся. – Опасны ли они или нет – их следует запереть. Я ничего о них не знаю. Поэтому мы будем их допрашивать и…»

– …ему угождал? Ничем ты ему не обязан, родства между вами нет. Зачем ты был у него на посылках?

Он мигнул корпусному, и тот ударил Руфима под ребра.

Руфим заскулил и свалился на пол.

– Не лги, – сказал Севела. – Много крутишь. Отвечай ясно, тогда бить не будут.

– Но я же отвечаю, адон… Я же все говорю, адон… – Руфим вполз на скамью и заплакал. – Места он живого на мне не оставил…

– Путано отвечаешь! Зачем ты ему служил? Денег он тебе не платил… Он рассказывал тебе о своем учении? Ну?

Севела кивнул. Стражник подшагнул к Руфиму и коротко ударил его локтем в лицо. Мозгляк опрокинулся на скамью и тонко завыл.

– Не крути, мразь, – сказал Севела. – Не юли, тогда тебя бить не будут.

– Прошу… – невнятно проговорил Руфим. – Больно… Дышать нет сил…

– Полей его, – приказал Севела.

Корпусной поднял с пола бадью и окатил мозгляка. Тот, всхлипывая, сел и размазал по щеке кровавые сопли.

– Говорили один лишь раз, – прохрипел Руфим. – И он от меня отступился. Никогда потом со мной не говорил. Сразу все понял про меня.

– Что он понял?

– Не знаю, что он понял. Но больше мне про свое учение не рассказывал. Сказал только, что я сухая земля. Так и сказал: сухая, говорит, ты земля, в такую землю сажать без толку.

– Почему ты жил при нем?

Севела сел на скамью.

Руфим вздохнул, попытался отодвинуться.

– Не ерзай! Ты три года у него прожил.

– Так отец же его попросил, когда мне пятнадцать было! – жалобно сказал Руфим. – Адон, прошу нижайше – пусть он уйдет, а? Ну так бьет больно, ну мочи ж нет! Все вам, адон, стану рассказывать, только пусть уйдет он!

Севела глянул на корпусного, велел:

– Оставь меня тут с ним.

Стражник пососал осадненную костяшку.

– На галерее буду, адон капитан, – сказал он. – Понадоблюсь когда – крикните, сей миг приду.

– Воды хочешь? – спросил Севела.

– Дали уж мне воды… Мокрый до нитки… – пробормотал мозгляк.

У него тряслись руки, и голова тряслась. Красные капли с подбородка часто падали на мокрую тунику.

Севела снял с крюка холстину и бросил Руфиму на колени.

– Оботрись. Попей воды. Пей, тебе говорят! И не жалоби меня.

– Так он же зверь… Я ж рот еще раскрыть не успею, как он бил уже…

Руфим скомкал холстину и сунул в нее окровавленное лицо.

– Пей, – повторил Севела.

Мозгляк отложил испачканную холстину, нагнулся и зачерпнул ладонями воду из бадьи. Шумно, с присвистом выпил, поперхнулся и опять откинулся к стене.