– Нет, он кумранит. В прошлом месяце этот Стефан пришел в Ерошолойм и говорил проповеди в Нижнем городе. Вчера его арестовали по доносу братьев-либертинцев: Стефан-де говорил хулу против Моше и Предвечного… – Нируц встал. – Ну пойдем. Послушаешь синедриональных.
Они шли вдоль Первой Стены. Здесь лежала широкая полоса тени, у подножья густо разросся плющ. Под подошвами скрипели песчинки.
– Этот молодой человек ищет беды, – сказал Нируц. – Он неуравновешен и вспыльчив.
Пригнувшись, они прошли через низкую калитку в стене и оказались на площади Храма.
По краям площади тянулся редкий строй легионариев. В дальнем углу прохаживался тучный краснолицый офицер с соломенной бородкой. Севела прищурился, узнал Сервилия Тулла, центуриона.
– Здесь Тулл…
– Каиаху настоял, чтобы Тулл привел центурию на площадь, – сказал Нируц сквозь зубы.
Они пошли к порталу.
– Адон Нируц! Адон майор Нируц!
Из-за солдатских спин выскользнул кохен.
– Мир вам, рабби Кифар, – Нируц поклонился. – Мы запоздали, прошу извинить.
– Мир вам, адон, – ответил кохен и пристроился рядом с Нируцем. – А я вас жду, его преосвященство уже справлялся… Кто этот офицер?
– Это капитан Малук, старший инспектор резидентуры, – представил Севелу Нируц. – Малук, это рав Кифар, секретарь его преосвященства.
У Кифара были бесцветные бегающие глаза. В углах рта собралась серая слюна. Кохен часто смаргивал, на левой щеке у него рдел созревший прыщ.
Севела поклонился и потянулся за жетоном, но кохен сделал быстрое движение головой, и пятеро легионариев, что стояли у входа, разомкнулись, пропуская. Севела, Нируц и рабби вошли в преддверие.
И там тоже стояли романцы. В мраморном преддверии всякий звук многократно усиливался. Звяканье амуниции, стук древка о каменный пол, лязг налокотника о панцырь – все звучало раскатисто и резко. Легионарии переговаривались, и под высоким сводом их голоса превращались в рокочущий гул. Романцы стояли вдоль стен и оглядывали строгое убранство преддверия. Им, верно, удивительно было видеть храм, в котором нет ни одной статуи.
«Каиаху допустил, чтобы романцы вошли в Храм! – подумал Севела. – Небывалое дело!»
– Как он держится? – спросил Нируц кохена.
– Налево… Нет, нет – сюда… Он ведет себя глупо.
– Дерзит?
Они миновали узкий проход и пошли по галерее. Севела поспешал за кохеном.
– Этот иеваним с первых минут настроил против себя половину комиссии, – неприязненно сказал кохен. – Огрызается и грубит. Заявил рав Иакову, что тот, видите ли, слаб в Декалоге…
– Вполне может быть, что так оно и есть, – сказал Нируц. – Насколько я помню почтенного рав Иакова, его достоинство не в глубоком знании Книги, но в абсолютной преданности его преосвященству.
– Возможно, – осторожно согласился рав Кифар. – Однако дерзить рав Иакову глупо.
– Почему вы говорите, что этот человек – иеваним? – спросил Севела.
– Его зовут Стефаном. Кто же он, если не иеваним? – Кифар покосился на Севелу. – Хотя говорят, что он родом из Нацерета. Странное имя для человека из Нацерета – Стефан. Направо. Сюда. Сиденья для вас во втором ряду.
Кохен с усилием отворил массивную одностворчатую дверь. И тотчас же в уши Севелы ударил гневный крик.
– А так скажи же тогда, богодерзкий Стефан – отчего ты утвержал, что тот кудесник разрушит Ерошолойм и отменит Закон Моше?!
– Не перевирай мою проповедь! – ответил другой голос. – И богодерзким не называй! Я покуда еще не слышал доказательств моей богодерзкости!
Севела ступил в квадратный зал, где посреди в деревянных креслах сидели шестеро кохенов первой череды. Перед ними стоял невысокий человек в холстяной лацерне. За спиной у стоявшего расселись прочие синедриональные, всего здесь было до полусотни кохенов и служек. Два стенографа, склонясь, водили стилосами по таблицам. Нируц взял Севелу за локоть и провел к двум пустым сиденьям. Рабби Кифар мгновенно исчез за рядами. Севела опустился на сиденье, Нируц сел справа.
– Каиаху здесь нет, – шепнул Севела на ухо Нируцу.
Нируц сжал его руку и приложил палец к губам. Потом он кивнул в сторону. Справа, из задрапированной ниши, выглядывало колено под клетчатой полой. Севела подался вперед и увидел человека в кресле. Он увидел хошен с квадратными камнями, цветастые лямки эйфода и венец на шнурах, поверх тюрбана. Обрюзгшее лицо, большой властный рот, мясистый нос и сросшиеся брови – это был первосвященник Каиаху. Уроженец Газы, сын ткача, кохен в Аполлонии и любимец двух наместников, Каиаху бен Эфор.
– Ты говорил слова против святого места и закона Моше! – прокричал престарелый кохен с близко посаженными черными глазами. Старец шагнул к обвиняемому, так, что отлетела пола хитона и мелькнула белая ткань льняных штанов.
– Чушь! – отрезал стоявший и смело посмотрел в лицо кохену, встречая напор. – Трижды чушь! Все, что тебе неугодно, ты объявляешь богодерзким!
– Кто его обвиняет? – тихо спросил Севела.
– Иаков бен Иорам, – шепнул в ответ Нируц. – Того и гляди забьется в падучей. Это излюбленный прием Каиаху. Он выставляет на комиссиях бешеного Иакова. Тот непрерывно кричит на обвиняемых, и люди теряются. Но этот-то парень не из робких.
– Ты все кричишь, рав Иаков, все вопиешь, – свободно сказал Стефан. – Верно, надеешься, что я оглохну. Мне есть что ответить высокой комисии. Только, боюсь, меня тут слушать не захотят.
Колено за драпировкой шевельнулось. И сразу вступил другой кохен.
– Ты вольно проповедовал, Стефан! Ты говорил, что Предвечного нет в Ерошолоймском Храме! – сказал толстый старик со скошеным плечом.
– Не так я говорил! – твердо ответил Стефан. – Вам неверно донесли, почтенные старцы. А может быть, донесли дословно, но вы сами теперь так хотите все представить, будто я оскорбил Храм. А слова мои были такие: Предвечный везде. И в Храме он, и в каждом доме, и над каждой дорогой, и над всеми полями и виноградниками! Я одно говорил и говорю – Храм не есть дом Предвечного! Все мирозданье Ему дом!
Человек повернул голову, и Севела увидел бледное лицо, острый нос и бесцветные губы. На шишковатой голове торчали клочья рыжих волос. Стефан дергал тонкой шеей, и правая щека у него тоже часто дергалась. Маленькие кисти рук и тонкие грязные пальцы с каймой под ногтями тоже не знали покоя. Человек то и дело заводил руки за спину и стискивал кисти. А потом он хватался за пояс, а после начинал теребить полу лацерны.
– Ты пересказывал Книгу, как пересказывают простое письмо, есть о том свидетельства, – сказал второй из комиссии, осанистый, с бородавкой на подбородке. – Ты говорил, что Шломо построил дом для Предвечного, а Предвечный в том доме не поселился. Твои слова?
– Верно! Вот это верно! – храбро сказал рыжий. – Вот тут ваши доносчики не наврали, записали правильно. Не живет в том доме Предвечный! И это не я выдумал, это Искупивший произнес!
– Опять ты бормочешь об искупившем! Третий час уже слушаем эту ересь! – взвился Иаков. – Это твоя богодерзкость, и не вали на своего, как там бишь его, искупившего! Да и не было никакого искупившего! Пятьдесят второй год живу в Ерошолойме, а никакого искупившего здесь не видел!
– Ну, а ты, коли не захочешь, так и Гиппиковой башни не увидишь, Иаков! – Стефан хихикнул. – Ты и заката не увидишь, и восхода, и рынка, что в Нижнем городе, за акведуком. Глаза закроешь и скажешь: а вот не вижу я заката, восхода и рынка! Не хочу их видеть, и не вижу. А коли не вижу – так и нет их!
За спиной у Севелы приглушенно рассмеялись.
Стефан отставил ногу, заложил большие пальцы рук за веревочный пояс и громко сказал:
– Не приписывайте мне лишнего, высокая комиссия! Чту Предвечного не менее вашего. Но вы-то Предвечного под себя ладите!
По залу рассыпался глухой ропот.
– Высокую комиссию оскорбляешь! – тягуче произнес тот, что сидел слева от Иакова, старец с лицом,
