дочери, ему хотелось бы, чтобы она уже совершилась. Только в этом мы с ним и расходимся… Хотя и можно быть спокойной за такого человека, как вы, сударь, за писателя, чью юность труд предохранил от современной распущенности, однако вы сами посмеялись бы надо мной, если б я выдала дочь, не узнав человека. Я, конечно, понимаю, что вы не невинное дитя — это только огорчило бы меня за мою Фелиси (последнее было сказано на ухо), но если б у вас были эти связи… Вот, например, сударь, вы, конечно, слышали о госпоже Роген, жене нотариуса, который, к несчастью для всего нашего сословия, приобрел такую печальную известность. Госпожа Роген еще с тысяча восемьсот двадцатого года находится в связи с одним банкиром…
— Да, с дю Тийе, — ответил Этьен и тут же прикусил язык, сообразив, как неосмотрительно он признался в знакомстве с дю Тийе.
— Так вот, сударь, если б вы были матерью, разве вы не дрожали бы от одной мысли, что вашу дочь может постигнуть участь госпожи дю Тийе? В ее возрасте, ей, урожденной Гранвиль, иметь соперницей женщину, которой за пятьдесят лет!.. Я предпочту, чтобы дочь моя умерла, чем выдать ее за человека, имеющего связь с замужней женщиной!.. Гризетки, актрисы… С такими женщинами сходятся и бросают их. По-моему, эти особы не опасны, любовь для них ремесло, они не дорожат никем — одного потеряла, двух подцепила!.. Но женщина, изменившая супружескому долгу, должна привязаться душой к своему греху, извинить ее может только постоянство, если вообще может быть извинительно подобное преступление! Я по крайней мере так понимаю падение порядочных женщин, и это-то и делает их такими опасными…
Вместо того чтобы призадуматься над смыслом этих слов, Лусто подшучивал над ними у Малаги, куда отправился вместе с будущим тестем: нотариус и журналист сошлись как нельзя лучше.
Перед своими близкими приятелями Лусто уже разыгрывал человека с весом: жизнь его наконец приобретала смысл, ему улыбнулось счастье, через несколько дней он сделается обладателем прелестного особнячка на улице Сен-Лазар; он женится, он соединится брачными узами с прелестной женщиной, у него будет около двадцати тысяч франков годового дохода; он может удовлетворить свое честолюбие; он любим молодой девушкой, он станет родственником нескольких почтенных семейств… Словом, он несся на всех парусах по голубому озеру надежды.
Госпожа Кардо пожелала посмотреть гравюры к роману «Жиль Блаз», одной из богато иллюстрированных книг, выпущенных тогда французскими издателями, к Лусто как-то вечером принес г-же Кардо первые отпечатки гравюр. У супруги нотариуса был свой план: она попросила книгу лишь с целью возвратить ее, она искала предлога для неожиданного посещения своего будущего зятя. Взглянув сама на его холостяцкое житье, которое муж изобразил ей как нечто очаровательное, она узнает о нравах Лусто гораздо больше, чем из любых рассказов. Ее золовка, г-жа Камюзо, от которой была скрыта роковая тайна, страшилась этого брака для племянницы. Сын г-на Камюзо от первого брака, советник суда, сообщил своей мачехе, сестре нотариуса Кардо, вещи, не слишком лестные для журналиста. Лусто, человек проницательный, не увидел, однако, ничего странного в том, что жена богатого нотариуса желает посмотреть пятнадцатифранковую книгу, прежде чем ее купить. Умный человек никогда не унизится до размышлений о поступках буржуа, цель которых ускользает от него из-за этого невнимания; и пока он над ними насмехается, буржуа успевают связать его по рукам и ногам.
В первых числах января 1837 года г-жа Кардо с дочерью взяли фиакр и отправились на улицу Мартир, чтобы вернуть выпуски «Жиля Блаза» нареченному Фелиси; обе были в восторге, что увидят квартиру Лусто. Такого рода обыск весьма принят в старых буржуазных семьях. Привратник Этьена был в отсутствии; но дочь его, узнав от почтенной буржуазной дамы, что она говорит с будущей тещей и невестой г-на Лусто, охотно дала им ключ от квартиры Лусто, тем более что г-жа Кардо сунула ей в руку золотой.
Было около полудня — время, когда журналист возвращался домой после завтрака в «Английском кафе». Переходя пространство между церковью Лоретской богоматери и улицей Мартир, Лусто случайно взглянул на наемную карету, поднимавшуюся по улице Фобур-Монмартр, и ему показалось, будто перед ним возникло видение в образе Дины! Он застыл на месте, убедившись, что за дверцей фиакра действительно сидит его Дидина!
— Зачем ты приехала? — воскликнул он.
«Вы» было невозможно сказать женщине, которую предстояло отправить обратно.
— О любовь моя! — воскликнула она. — Разве ты не читал моих писем?..
— Читал, — ответил Лусто.
— И что же?
— И что же?
— Ты — отец! — воскликнула провинциалка.
— Вот как! — сказал он, не замечая бесчеловечности этого восклицания. «Так или иначе, — соображал он про себя, — а надо приготовить ее к развязке».
Он сделал знак кучеру остановиться, подал руку г-же де ла Бодрэ и оставил кучера с каретой, полной чемоданов, дав себе твердое обещание «безотлагательно, — как он про себя выразился, — отправить даму со всеми ее пожитками туда, откуда она приехала».
— Сударь! Сударь! — окликнула его маленькая Памела.
Девочка не лишена была сообразительности и поняла, что три женщины вместе не должны встречаться на квартире холостяка.
— Ладно, ладно! — отмахнулся журналист, увлекая Дину.
Тогда Памела подумала, что эта незнакомая дама, наверно, родственница; все же она добавила:
— Ключ в дверях. Там матушка вашей невесты.
Смущенному Этьену сквозь поток фраз, которыми осыпала его г-жа де ла Бодрэ, послышалось: «Там моя матушка» — единственное, вполне возможное для него обстоятельство — и он вошел. Его невеста и теща, находившиеся в это время в спальне, забились в уголок, увидев Этьена с какой-то женщиной.
— Наконец-то, мой Этьен, мой ангел, я твоя на всю жизнь! — вскричала Дина, бросаясь ему на шею и крепко его обнимая, пока он запирал дверь. — В этом замке Анзи моя жизнь была беспрерывной мукой, я больше не могла терпеть, и когда пришло время объявить о том, что составляет мое счастье, у меня на это не хватило сил. И вот я здесь… твоя жена, мать твоего ребенка! О! Не написать мне ни разу! Два месяца держать меня в неизвестности!..
— Но, Дина, ты ставишь меня в затруднительное положение…
— Ты любишь меня?..
— Как тебя не любить?.. Но не лучше ли было остаться в Сансере?.. Я нахожусь в величайшей нужде и боюсь, что тебе придется ее разделить…
— Твоя нужда будет рай для меня. Я хочу жить здесь и никогда не расставаться с тобой…
— Бог мой, это хорошо на словах, но…
Услышав эту фразу, сказанную резким тоном, Дина села и залилась слезами. Лусто не мог устоять перед таким взрывом отчаяния; он сжал ее в объятиях и поцеловал.
— Не плачь, Дидина! — воскликнул он.
Произнося эти слова, фельетонист вдруг увидел в зеркале призрак г-жи Кардо, смотревший на него из глубины комнаты.
— Ну-ну, Дидина, пойди с Памелой, присмотри сама, как там выкладывают твои чемоданы, — сказал он ей на ухо. — Иди, не плачь, мы будем счастливы.
Он проводил ее до дверей и вернулся к супруге нотариуса, чтобы отвратить грозу.
— Сударь, — сказала ему г-жа Кардо, — я поздравляю себя с тем, что пожелала собственными глазами поглядеть, как-то живет тот, кто должен был стать моим зятем. Моя Фелиси не будет женой такого человека, как вы, даже под угрозой смерти. Вы обязаны думать о счастье вашей Дидины, сударь.
И ханжа удалилась, уводя за собой Фелиси, которая тоже плакала, потому что уже успела привыкнуть к Лусто. Ужасная г-жа Кардо уселась в свой экипаж, не сводя дерзкого взгляда с бедной Дины, которую, как нож в сердце, ударила фраза: «Это хорошо на словах», но, как и все любящие женщины, она, тем не менее, верила ласковому: «Не плачь, Дидина!»
Лусто, не лишенный своего рода решимости, выработанной случайностями его тревожной жизни, сказал себе:
«Дидина благородна; узнав о моей женитьбе, она пожертвует собой ради моего будущего, а я-то уж сумею ее подготовить».