отказом. Когда в конечном счете она выбрала меня, я понял, что мне она оказала особую честь, и по сию пору считаю это своим величайшим эротическим успехом.
— Вы обладаете поразительным умением превращать воду в вино, — сказала докторша.
— Вас оскорбило, что своим величайшим успехом я считаю не вас? — спросил главврач. — Но поймите меня. Какой бы вы ни были добродетельной женщиной, я для вас (о, вы даже не представляете, как это меня огорчает) не первый и не последний мужчина, тогда как для этой шлюшки я был именно тем единственным. Поверьте, она не забыла меня и до сих пор с тоской вспоминает, что отказала мне. Впрочем, я рассказал эту историю лишь для того, чтобы провести аналогию между нею и нежеланием Гавела вступить в связь с Алжбетой.
— Да будет вам, шеф, — прогудел Гавел, — не хотите же вы сказать, что я в Алжбете пытаюсь найти отражение своей человеческой значимости?
— Разумеется, нет, — язвительно заметила докторша. — Вы же нам все объяснили: вызывающее поведение Алжбеты воспринимается вами как приказ, а вы пытаетесь сохранить иллюзию, что сами для себя выбираете женщин.
— Коль уж говорить об этом начистоту, признаюсь вам, сударыня, что это далеко не так, — задумчиво произнес Гавел. — Когда я сказал, что вызывающее поведение Алжбеты претит мне, то пытался найти всего лишь остроумную отговорку. На самом же деле я сходился с женщинами куда более дерзкими, чем она, и эта вызывающая дерзость меня вполне устраивала, ибо она удачно ускоряла развитие событий.
— Какого черта вы тогда отказываетесь от Алжбеты? — воскликнул главврач.
— Шеф, ваш вопрос не столь уж и нелеп, как поначалу мне показалось, вижу, на него не так-то просто ответить. Сказать откровенно, я и сам не знаю, почему я отказываюсь от Алжбеты. Я обладал женщинами куда более уродливыми, старыми и наглыми. Из этого следует, что я непременно должен был бы взять и Алжбету. Любые статистики так бы это и вычислили. Все компьютеры мира выдали бы именно такую информацию. И, возможно, как раз поэтому я и не беру ее. Возможно, мне хотелось опровергнуть необходимость. Подставить ножку принципу причинности. Взорвать предсказуемость всеобщей закономерности капризом свободного выбора.
— Но почему вы избрали для этого именно Алжбету?
— Именно потому, что это беспричинно. Была бы здесь причина, ее можно было бы заранее вычислить и заранее предсказать мои поступки. Именно в этой беспричинности и есть та самая частица свободы, которая нам дозволена и к которой следует неуклонно стремиться, дабы в этом мире железных законов оставалась малая толика человеческого беспорядка. Да здравствует свобода, мои дорогие коллеги! — сказал Гавел и печально поднял стакан, чтобы чокнуться.
В эту минуту в комнате появилась новая бутылка, приковавшая внимание всех присутствующих. С бутылкой в дверях стоял обаятельный долговязый юноша, студент мединститута Флайшман, проходивший практику в здешнем отделении. Он поставил (медленно) бутылку на стол, поискал (долго) штопор, приставил (неторопливо) его к горлу бутылки, (не спеша) ввинтил его в пробку, а затем (задумчиво) вытащил ее. Слова в скобках указывают на явную неспешность Флайшмана, которая более чем о нерасторопности свидетельствует о лениво-размеренном самолюбовании, с которым студент-медик сосредоточенно вглядывался в глубины своей души, пренебрегая малозначимыми деталями окружающего мира.
— Все, что мы тут наболтали, полная чепуха, — изрек доктор Гавел. — Не я Алжбету, а Алжбета отвергла меня. Увы! Она ведь втюрилась в Флайшмана.
— В меня? — Флайшман отставил бутылку, широко шагая по комнате, отнес штопор на место и, вернувшись к столу, стал наполнять стаканы.
— Молодец, ничего не скажешь! — в тон Гавелу воскликнул главврач, дабы позабавить коллег. — Это знают все, только вам невдомек. С тех пор как вы появились в нашем отделении, с ней творится что-то невообразимое. Тому уже два месяца.
Флайшман, одарив главврача долгим взглядом, сказал: — И правда, мне невдомек. — И добавил: — Кроме того, меня это совершенно не касается.
— А как же быть с вашими благородными излияниями? Как же быть с вашими россказнями об уважении к женщинам? — спросил Гавел, напуская на себя величайшую строгость. — Вы заставляете Алжбету страдать, а вам хоть бы хны?
— Я питаю сочувствие к женщинам и сознательно никогда не смог бы причинить им боль, — сказал Флайшман. — Но те чувства, которые я внушаю им безотчетно, меня не касаются, поскольку они вне моего воздействия, а следовательно, я и не ответствен за них.
В комнату вошла Алжбета. Она, видимо, рассудила, что самое мудрое — забыть о нанесенной ей обиде и вести себя так, будто ничего не случилось, и потому вела себя на удивление неестественно. Главврач пододвинул для нее стул к столу и наполнил стакан. — Выпейте, Алжбета, и забудьте про все неприятности.
— Само собой, — широко улыбнувшись ему, сказала Алжбета и осушила стакан.
А главврач снова обратился к Флайшману: — Если бы человек нес ответственность только за то, что он осознает, с глупцов была бы заранее снята любая вина. Однако, дорогой Флайшман, человек обязан знать. Человек отвечает за свое незнание. Незнание — вина. И потому ничто не избавляет вас от вины, и я заявляю, что с женщинами вы ведете себя по-хамски, как бы вы ни отрицали это.
— Удалось ли вам снять обещанную квартиру для барышни Клары? — атаковал Флайшмана Гавел, намекнув ему на его безрезультатные попытки добиться расположения одной (небезызвестной присутствующим) молодой особы.
— Пока не удалось, но удастся.
— Кстати сказать, Флайшман ведет себя с женщинами по-джентльменски. Коллега Флайшман не морочит женщинам голову, — вмешалась в разговор докторша, взяв студента-медика под защиту.
— Я не терплю грубости в отношении женщин, так как испытываю к ним жалость, — повторил Флайшман.
— Но все равно Клара не легла с вами в постель, — сказала Алжбета, засмеявшись столь непристойно, что главврач почел необходимым вступить в разговор:
— Легла не легла, это вовсе не столь важно, Алжбета, как вы полагаете. Известно, что Абеляр был кастрирован, однако это не помешало им с Элоизой навсегда остаться верными любовниками, и любовь их бессмертна. Госпожа Жорж Санд прожила семь лет с Фредериком Шопеном безгрешно, как девственница, но куда вам до высот их любви! Конечно, не совсем уместно в этом возвышенном ряду приводить пример шлюшки, оказавшей мне величайшую честь тем, что отвергла меня. Но зарубите себе на носу, дорогая Алжбета, между любовью и тем, что не выходит у вас из головы, связь гораздо свободнее, чем сдается людям. Надо ли вам сомневаться, что Клара любит Флайшмана! Она нежна с ним и все-таки отвергает его. Для вас это звучит нелогично, но любовь меньше всего подвластна логике.
— Что здесь нелогичного? — спросила Алжбета и снова вульгарно засмеялась. — Кларе нужна квартира. Вот она и нежна с Флайшманом. Но спать с ним она не желает. Скорее всего потому, что спит с другим. Но тот другой достать ей квартиру не может.
Тут Флайшман поднял голову и сказал: — Вы действуете мне на нервы. Вы что, все еще в переходном возрасте? А если женщине просто мешает стыд? Эта мысль не приходит вам в голову? Что если она скрывает от меня какой-то недуг? Допустим, послеоперационный шов, обезображивающий ее тело? Женщинам свойственно стыдиться до невозможности. Хотя вам, Алжбета, это
