— Много было убитых?
— Наших — нет, хотя галлы отбивались на удивление храбро. Но они мало что могли. Мы окружили их со всех сторон.
— А Тетрик?
— Ему ничего не будет. Свое обещание мы сдержим.
Больше Елена его не расспрашивала. Ей было достаточно того, что светит солнце, что Констанций снова с ней и счастлив. Но в ту ночь, лежа под золотистым балдахином, черной тенью закрывавшим звезды, и слушая, как вода тихо плещется о борт и часовой на берегу мерно шагает взад и вперед в свете костров, после того, как Констанций уснул удовлетворенный, отвернувшись от нее, как всегда, неожиданно, без всяких проявлений нежности или благодарности, оборвав прилив ее нарастающей страсти и оставив Елену такой же одинокой, какой она себя ощущала в своей спальне в Ратисбоне, — в ту ночь и еще много раз потом, в Ниссе, когда с деревьев облетели листья, задули первые холодные зимние ветры и легионеры из охраны топали под ее окнами замерзшими ногами и зябко потирали руки, она не могла отогнать от себя эту страшную картину. Отец ее няни, отважный легионер, был мертв, он погиб бесславно, и его могила была обесчещена. А Констанций победил, и вот какова была его победа, вот в чем состояла его тайна: для этого он уезжал, для этого были нужны тайные переговоры, хитрые уловки и заячьи петли, ложь и молчание, беспощадно перебитые солдаты, ставшие жертвой предательства, и сделка с тем, кто их предал. А наградой ему за все это стала победа — и она сама.
Наконец они достигли того места, где в Дунай впадает Морава, и, повернув на юг, стали подниматься на веслах вверх по течению, направляясь к видневшимся вдали горам. По мере того как они приближались к родным местам Констанция, он становился все нетерпеливее — подгонял гребцов, подолгу стоял на носу, высматривая знакомые ориентиры. Матросы выбивались из сил, громко звучали команды, и Елена снова ощутила холодок одиночества.
Они свернули из главного русла в какой-то приток; горы уже были совсем близко, и вот однажды вечером показался город, в котором Елене теперь предстояло жить. Их встречали полководцы, чиновники и толпа невзрачных местных жителей. С тех пор как они покинули Страсбург, Констанций ни разу не надевал даже тех одежд, которые были положены ему в соответствии с его официальным скромным званием; но сейчас, когда барка приближалась к пристани, он вышел на палубу во всем пышном убранстве, соответствовавшем его нынешнему положению. На берегу не все было готово к их прибытию. Чиновники поднялись на борт и завели с ним подобострастный разговор, а в это время на грубом причале расстилали ковры; ускоренным маршем подошел почетный караул, разодетый для парада, но сильно запоздавший; перед строем поставили крытые носилки, а после некоторой задержки — еще одни. Только тогда под торжественные звуки труб Констанций повел Елену на берег.
Уже смеркалось; толпа теснилась позади шеренги легионеров, стараясь сквозь их тесный строй увидеть процессию. Путь от пристани был недолгим, и Елена почти не успела толком рассмотреть город. Они прошли под какой-то аркой; через окошечки носилок, поверх голов носильщиков, она видела лишь отдельные обрывочные картины: улицу с аркадами по обе стороны, основания высоких желобчатых колонн, заполненную людьми площадь, шеренгу громадных парадных статуй. В воздухе стоял запах чеснока и горячего оливкового масла, сквозь который временами прорывался свежий ветерок с гор. Потом носилки поставили на землю, Елена вышла из тесной кабинки на обширную мощенную камнем площадь, окруженную казармами, поднялась, словно в тумане, по ступенькам между двумя рядами почетного караула и вошла в дом, где уже зажгли лампы.
— Боюсь, что здешние солдаты произвели на тебя жалкое впечатление, — сказал Констанций.
— Я ничего такого не заметила.
— Ужасный сброд — одни новобранцы да старые перечницы. За последние полгода Аврелиан нас совершенно обескровил. Он собирал армию для сирийского похода и снова и снова забирал у нас лучших людей — больше десяти тысяч. Обещал их потом вернуть, но никому не известно, сделает ли он это. Зато отсюда до самого Трира остались только символические части. Если готы что-нибудь затеют, мы окажемся в дурацком положении. Но они ничего не затеют. Их совсем недавно проучили, они это надолго запомнят. Завтра, если будет время, я покажу тебе поле битвы дяди Клавдия.
Поле битвы он показал ей во всех подробностях: линию, вдоль которой стояли легионы, дрогнувшие под натиском готов; овраг, где дядя Клавдий хитроумно спрятал резерв, который потом бросил на вражеский тыл; подножья холмов, где он остановил своих бегущих легионеров, снова построил их и повел обратно на врага — к победе; обширную равнину, где в конце концов были успешно перебиты пятьдесят тысяч готов. После битвы здесь тщательно собрали все трофеи и вместо затоптанных виноградных лоз, среди разбросанных повсюду человеческих костей, которые никого не интересовали, посадили новые, и сейчас с них уже собирали урожай.
— Виноград прекрасно растет на крови, — заметил Констанций.
Он показал ей и главные красоты города: статую дяди Клавдия — семь с половиной тонн пентеликийского мрамора с бронзовыми украшениями, — стоявшую на том месте, где сходились дороги из всех городов провинции и вливались в главный путь, который вел от Рейна к Евксинскому морю; более скромный памятник дяде Квинтилию — бюст во фригидарии общественных бань; огромный храм и домашний алтарь рода Флавиев; недостроенный мясной рынок, план которого составил сам Констанций, — в его отсутствие работы здесь совсем было замерли, но теперь возобновились в лихорадочном темпе; здание суда, где он вершил правосудие; кресло, в котором он при этом сидел; его ложу в театре.
Нисс был для Констанция родным домом; здесь, в средоточии своей власти, среди своих людей, в его безукоризненном латинском языке появились следы местного акцента, его манеры за столом стали грубее, он чаще смеялся за обедом — не очень весело, но как-то умиротворенно — остротам своих подчиненных.
С окружающих гор приезжали в гости разнообразные родственники; нередко Елена с трудом понимала их ломаную латынь. Они отпускали грубые шутки по поводу ее уже хорошо заметной беременности, а когда эта тема оказывалась исчерпана, переходили на родной язык с видимым физическим облегчением, словно распускали тесно затянутый пояс. Никто из них не пришелся Елене по душе — это была прозаическая публика: одни возделывали свои родовые земли, другие, пользуясь высокими связями, заполучили незначительные торговые монополии и синекуры; многие из них даже пока еще не потрудились принять изысканное новое родовое имя Флавиев.
Виноградный сезон прошел; листья пожелтели и опали; выпал первый ранний снежок, сразу растаявший на земле; а потом, после нескольких недель туманов, наступила зима, суровая и снежная, с жестокими ветрами с гор. Елена терпеливо вынашивала будущего ребенка, подолгу лежала у себя в комнате, читая свитки со стихами, позаимствованные из библиотеки управляющего банком, и грезила о Британии и о призывных звуках охотничьего рога в оголившемся лесу.
4
КАРЬЕРА, ДОСТОЙНАЯ ТАЛАНТА
Зима была в разгаре, когда пришли вести с Востока: сначала прибыл курьер с кратким официальным уведомлением об одержанной победе, а вскоре после этого из армии приехал на побывку один из бесчисленных военных родственников Констанция — самоуверенный молодой центурион, который за чашами сливового вина увлеченно рассказывал:
— Все прошло по плану. Аврелиан был верен себе. И лучше всего дрались, как обычно, наши люди.
— Ты видел Зенобию? [13]
— Только один раз, да и то издалека. Должен сказать — это что-то особенное. Говорят, Аврелиан намерен обойтись с ней по-хорошему.
— Почему? — спросил Констанций.
— Если хочешь знать мое мнение, старик теперь совсем размяк. Он оставил Пальмиру почти нетронутой. Никакой бойни, никакого грабежа. Войскам это не слишком понравилось. Он отрубил голову одному старцу по имени Лонгин, только и всего.
— А кто это такой? Уж не великий ли философ Лонгин? — спросила Елена.
— Нечто в этом роде. Если верить Зенобии, он был главным зачинщиком мятежа. А ты про него что- нибудь знаешь?
— Слыхала когда-то.
