— Ну, в общем-то нет. У меня тогда был большой заказ от Синедриона, и якшаться с Галилеянином в такой момент было бы неразумно — повредило бы делу. Надо же, как все со временем меняется! По пути к месту казни он проходил мимо моей лавки и упал прямо напротив моей двери. Он едва мог идти. Им после этого пришлось заставить какого-то человека нести крест вместо него. Имей в виду, что этой казни я не одобрял. Я всегда говорил: живи и давай жить другим. Но не мог же я допустить, чтобы он сидел и отдыхал у меня на пороге, верно ведь? Поэтому я сразу его прогнал. «Иди, иди, — сказал я, — нечего тут сидеть. Таким, как ты, тут не место». Он только посмотрел на меня в ответ — не то чтобы со злобой, а так, словно хотел запомнить мое лицо. И сказал: «Жди, пока я не приду». В ту минуту мне показалось, что большого смысла в этих словах нет, но с тех пор я много о них думал — можешь мне поверить, времени для раздумий у меня предостаточно. Тогда мне не было еще и пятидесяти, и до сих пор я чувствую себя так, словно не состарился ни на один день. Странно, правда? Казалось бы, в моем деле человек должен знать все про все религии, но есть еще такое, что ставит меня в тупик. А считать дни рождения я перестал где-то после ста пятидесяти. До того было довольно занятно смотреть, как все кругом умирают. Но потом я как-то потерял к этому интерес. Мне все равно никто не верил, и к тому же кому приятно вести дела с человеком в таком возрасте? Клиенты считали бы, что я должен слишком много знать. А понемногу теряешь счет всему. Раньше всего — женщинам, а в конце концов — даже деньгам.
— Расскажи мне еще про тот день.
— Мне вся эта история не нравилась, — сказал торговец. — По совести говоря, совсем не нравилась. Вдруг стало темно и затряслась земля — не так уж сильно, но после этого у людей сдали нервы. Кое-кто говорил, что видит духов. Вообще какой-то странный был день. Торговля у меня не шла, так что через некоторое время я закрыл лавку и пошел посмотреть, что там происходит. Но когда я туда добрался, все, оказывается, кончилось. Тела уже снимали с крестов.
Беседуя, императрица и торговец дошли до конца переулка — дальше начиналась строительная площадка, где возводили базилику.
— Подумать только — сколько денег теперь на него тратят! Вот почему такое интересное у меня дело — постоянно случаются какие-нибудь сюрпризы.
— А что дальше было с крестом? — спросила Елена.
— Да их выбросили, все три. Они обязаны были это сделать по закону.
— Куда их выбросили — ты помнишь?
— Да.
— Я ищу Его крест.
— Ну да, если подумать, то сейчас и в самом деле должен быть большой спрос на все, что связано с тем Галилеянином, — таким он вдруг стал знаменитым и уважаемым.
— Можешь показать мне, где он лежит, этот крест?
— Думаю, что да.
— Я богата. Сколько ты за это попросишь?
— За такую мелкую услугу я с тебя ничего не возьму. Со временем она окупится. В моем деле надо быть дальновидным. Насколько я понимаю, эта новая религия способна продержаться довольно-таки долго. Ведь как обычно бывает — вот неизвестно откуда взялась религия, и скоро повсюду появляется множество святых людей и святых мест, старые храмы переименовывают, начинаются пророческие видения и паломничества. И появляются дамы вроде тебя, которым нужен не только крест, но еще и всякое другое. И тут самое главное — правильно взяться за дело, заложить добротную основу. Чтобы было несколько подлинных реликвий, которые оказались бы в хороших руках, у уважаемых людей. Дальше все пойдет как по маслу. Спрос будет такой, что никакого подлинного товара не хватит. И тут наступит мой черед. Тут все и окупится. Нет, сейчас я с тебя ничего не возьму. Буду только рад, что крест попадет к тебе. И тебе он ничего не будет стоить.
Слушая его, Елена вглядывалась в мысленные картины будущего, представлявшиеся ей так же ясно и отчетливо, как и все остальное в то залитое ярким светом утро, выпавшее из хода времени. Она видела, как святые места христианства превращаются в ярмарки, где идет бойкая торговля четками и медалями, как из неведомых еще материалов миллионами прессуют священные эмблемы, и в ушах у нее звучал гомон торговцев, зазывающих покупателей на языках, которых еще не существовало. Она видела церковные ризницы, битком набитые подделками и фальшивками. Она видела, как христиане дерутся и воруют, чтобы приобрести этот мусор. Подумав немного, она сказала:
— Ты назначаешь немалую цену. Ну, а теперь говори мне, где крест.
— Его бросили в заброшенный подземный водоем, — сказал торговец. — Совсем рядом с городскими воротами. Большая цистерна, и вниз ведут несколько ступенек. Раньше из нее брали воду все соседние кварталы города, уже много лет назад она почему-то пересохла.
— Где это?
Торговец уверенно подвел ее к западному краю только что возведенной платформы и двинулся дальше среди громоздившихся повсюду куч строительного мусора.
— Трудно сказать точно, уж очень здесь все перекопали.
Прищурив свои усталые, так много повидавшие глаза, он прикинул расстояние до двух еще уцелевших ориентиров — гробницы и вершины Голгофы, что-то подсчитал в уме и в конце концов ткнул ногой в землю.
— Копай здесь, — сказал он. — Большой ошибки быть не должно. Копай, пока не наткнешься на ступеньки.
Тут Елена проснулась и снова почувствовала себя совсем старой женщиной, одинокой и слегка одурманенной опием. Лежа в темной комнате в ожидании рассвета, она стала молиться, полная надежды и благодарности.
Когда рассвело, она отправилась к гробнице. Люди собирались на первую утреннюю службу Страстной субботы. Елену уже хорошо знали, и она не привлекла к себе ничьего внимания.
Она прошла тем же путем, каким шла во сне, вскарабкалась на кучу мусора и оказалась на том месте, где стояла рядом с торговцем. Там, где он ткнул ногой в землю, остался отпечаток, похожий на след раздвоенного козлиного копыта. Елена осторожно стерла его и пометила это место своим собственным знаком, выложив на нем небольшой крест из камешков.
Новые раскопки начались сразу же после Пасхи. Елена пришла посмотреть и сама накопала первую символическую корзину земли. Хотя ее слушались беспрекословно, такое нарушение привычного хода работ было встречено всеобщим неодобрением. Главный надсмотрщик опасался, что теперь старуха будет без конца вмешиваться со своими капризами, и даже рабочие были недовольны. Казалось бы, им, в поте лица выполнявшим дневной урок, не видя ничего, кроме земли под лопатой, должно было быть все равно, что они делают и зачем. Однако работы к этому времени продвинулись так далеко, что в них уже можно было увидеть какой-то смысл, уже явственно проступали контуры массивных стен здания, и люди начинали гордиться своим участием в исторической стройке. А теперь им было велено снова убирать строительный мусор, который они сами, не жалея сил, аккуратно сложили в стороне, и искать какой-то пересохший водоем. И в рабочих бараках, и в чертежной роптали. Епископа Макария тоже огорчало, что неразбериха продолжается и возобновление регулярных служб опять откладывается. Тем не менее работа шла — без особого энтузиазма, но с римской методичностью и дисциплиной.
Место раскопок находилось в нижней части западного склона Голгофы. Вскоре под завалами свежего мусора обнаружились огромные массивы древней каменной кладки — остатки когда-то стоявшей здесь, а потом снесенной городской стены. Под ними шла нетронутая скала, и тут — в точности в том месте, которое указала Елена, — рабочие наткнулись на вырубленные ступеньки и низкую арку. Сюда во времена Маккавеев приходили за водой женщины с кувшинами, здесь перед тем, как войти в город, останавливались на водопой караваны. Дальше проход был завален землей до самого верха; по приказу Елены кирки и лопаты были отложены в сторону, и рабочим выдали деревянные совки, чтобы не повредить дерева, если они на него наткнутся. Землю, насыпаемую в корзины, тщательно просматривали и выбирали из нее все деревянные обломки. Так продвигались они понемногу все глубже и глубже, пока в конце апреля, к удивлению всех, кроме Елены, не докопались до водоема. При свете факелов можно было разглядеть обширное подземелье, заваленное по пояс камнями, вывалившимися из ветхих сводов. Похоже, это и было то, что они искали, и у землекопов снова появился интерес к работе. Елена велела принести для себя кресло
