— Успех операции начинается в казарме, — с неожиданной словоохотливостью сказал Карацупа. — Плохо обуешься — ноги собьешь. Мелочей нет у нас. Кому, может, ерундой покажется, мелочью — поесть или не поесть перед выходом в наряд. А от этого станется, что плохо будешь ночью видеть.
Так я начал свою службу на границе под командованием следопыта Никиты Карацупы. Не сразу, но и я стал понимать тайны следов и передо мной открылся мир неслышимых звуков. Это так важно — увидеть своими глазами, как, опустившись на землю и приложив к ней ухо, Карацупа чутко улавливал далекие шаги, разбирался в сонме звуков, как жестами объяснялся он с Ингусом — своим четвероногим другом и верным помощником, и овчарка, похожая на волка, мгновенно выполняла приказы своего хозяина. Я учился видеть невидимое, замечать обломанную ветку, примятые стебли трав и выяснять, кто же прошел: человек? Зверь? Птица? И во всех случаях учителем был Карацупа. Я видел его в деле, в той боевой повседневности, которая требовала от пограничников бдительности, готовности к бою.
Оказывается, Никита Карацупа мог толково и просто объяснять и вести обстоятельный разговор, если считал его нужным и полезным.
Я понемногу постигал пограничную науку, ходил в наряды, но ничего из ряда вон выходящего не случалось.
Однажды нас снова среди ночи поднял голос дежурного.
Карацупа первым вышел из казармы. Вскоре мы были в кабинете начальника заставы. Выстроив в шеренгу бойцов, Карацупа отрапортовал Усанову:
— Наряд готов к выходу на границу.
По едва заметной тропе, проложенной в кустарниках, мы пошли от заставы по долине к сопкам. Впереди бежал Ингус, за ним шел Карацупа, потом я, за мной — бойцы. Глаза постепенно привыкали к темноте, и я уже различал кустарники, силуэты пограничников. За рекой., в крепости, уныло тявкали собаки. Ветер доносил из-за глинобитных стен запахи кухни и свалки.
Идти было трудно. Но главное по-прежнему заключалось в другом: если во время движения вдруг хрустнет ветка, то в этом был повинен лишь я; если отлетел в сторону от сапога камень, или шуршал гравий, или шелестела трава, то лишь по моей милости… Остальные бойцы, как мне казалось, не шли, а словно бы бесшумно пролетали над землей, как тени.
После каждого шороха, треска или стука Карацупа мрачно останавливался и чутко прислушивался. Пограничник молчал. «Уж лучше бы поругал…» — снова и снова думал я.
Через восемь километров я почувствовал слабость. Сердце билось часто и сильно. Ноги подкашивались, в желудке сосало, в висках стучали какие-то медные молоточки. А Карацупа шел без устали, легко, спокойно. «И так он ходит день за днем, — невольно подумал я с восхищением, — ходит не пять и не десять, а по двадцать и даже по тридцать и пятьдесят километров!»
Карацупа иногда останавливался, нетерпеливо поджидал, когда я отдышусь, и снова шагал вперед. И опять маячила передо мной его коренастая спокойная фигура.
Ингус бежал впереди. Порой он останавливался, нюхал воздух, прислушивался. Карацупа замедлял тогда шаг и тоже прислушивался.
Охватив широкой дугой часть долины и сопок, мы подошли в темноте к бревенчатому мостику. Ингус сделал стойку. Понюхав воздух, овчарка чуть слышно фыркнула. Где-то далеко квакали лягушки.
Карацупа слушал и вглядывался в скрытую тьмой сторону, где лягушачий хор нарушал сонную тишину. Следопыта явно заинтересовали лягушачьи переговоры. Он лег на землю, приложил ухо к камням. Я последовал примеру Карацупы и тоже припал к земле. Камень резал ухо, но ничего не было слышно, кроме кваканья лягушек.
— Нарушитель идет… — прошептал Карацупа.
— Где? — заволновался я.
Боец, лежавший рядом, коснулся своими горячими губами моего уха, накрыл наши головы шинелью и чуть слышно прошептал:
— Тише!…
Карацупа вскочил и, на ходу что-то шепнув Ингусу, поспешил за ним.
На бегу Карацупа успевал осматривать окропленные росой кусты. Иногда он нагибался, что-то искал в траве, ложился на землю и вновь «прослушивал» ее.
Следуя за Карацупой и Ингусом, мы вышли к ручью. Здесь след нарушителя исчез в воде. Карацупа перенес Ингуса на руках через ручей, опустил на землю и приказал ему обнюхать камни. Следа не было. Ингус, натянув поводок, повел Карацупу вверх по течению. Прошли несколько десятков шагов, и собака встревожилась: она снова взяла след. Ингус потянул в сторону от ручья, к покрытому туманом лугу.
Высокая, с серебристым отливом, трава словно застыла — такой был безветренный час. Карацупа забрался в траву, присел и снизу и сбоку посмотрел на тускло освещенную зарождавшимся утром долину. По сильной росе причудливыми мазками тянулась прерывистая темная полоса.
Следы!
Казалось, что по лугу прошел конь, причем шел он не от границы в наш тыл, а, наоборот, из тыла к водному рубежу. Не сбежал ли из табуна колхозный коняга? Но ближайший колхоз находился далеко, да и конь как-то очень странно шел к реке. Заподозрив что-то неладное, Карацупа достал из кармана сантиметровую ленточку и измерил вмятину.
— Что-то уж очень легкий конь… — в раздумье произнес Карацупа. — Задние ноги у него почему-то отстают от передних. Цирк…
По следу коня наряд подошел к старому дубу. Здесь конь зачем-то остановился, и тут мы все обнаружили странность: задние ноги коня стояли неподвижно, а передние беспокойно передвигались из стороны в сторону. Еще одну деталь приметил Карацупа: конь сорвал дубовые листочки. Но почему он не щипал траву, да такую росную и сочную, которой было столько вокруг?
С помощью увеличительного стекла Карацупа осмотрел сорванный «конем» лист и обнаружил на нем отпечаток пальцев человека. Сомнений не оставалось: никакого коня не было, со стороны границы шли два нарушителя, обутые в специальные сапоги с подковами, которые были приклепаны так, что от них оставался след, будто «конь» шел не вперед, а назад, в обратную сторону. Держась друг за друга, нарушители двигались в наш тыл, а след от их «копыт» показывал, будто они держали свой путь к границе.
Началась погоня. Ингус бежал что было сил. За ним поспевали бойцы наряда. Через несколько минут погони «конь» был пойман. Вернее сказать, пограничники схватили его передние копыта.
Перед нами предстал здоровенный парень, который, не сопротивляясь, поднял руки и пошел навстречу Карацупе.
Обыскав лазутчика, выбросив из его карманов револьвер, нож, баночки с ядом, пачки денег, Карацупа сурово спросил задержанного:
— Где второй?
Парень сделал вид, что не понимает вопроса, пожал плечами: дескать, о каком втором идет речь?
Приказав двум бойцам конвоировать нарушителя, Карацупа бегом устремился за Ингусом. А собака так и рвалась вперед, тянула за собой пограничника. Сначала она ворвалась в кусты, но там никого не было. Ингус побежал дальше. И снова прорвался через заросли: второй лазутчик мчался напролом.
Следопыт разгадал хитрость нарушителей: как только они почувствовали приближающуюся погоню, один из лазутчиков нарочно сдался в плен пограничникам и тем самым задержал их, пытался сбить с толку, уверить, что границу нарушил он один и никакого второго человека с ним не было. Этим он, конечно, помог своему напарнику, и тот сломя голову помчался через заросли.
Ингус, точно следуя по следам убегавшего нарушителя, вывел Карацупу к заросшему камышами озерку. Разгоряченная бегом овчарка хотела с разбегу прыгнуть в воду, но Карацупа удержал своего четвероногого друга. Ему важно было заранее представить себе, куда исчез лазутчик. Он, наверное, переплыл озеро, и следы его нужно искать на противоположном берегу.
Следуя за Иыгусом, Карацупа обежал вокруг озерка, но следов не обнаружил, они словно оборвались в том месте, где вторые «ноги» вошли в воду.
Водная гладь озерка была тиха и спокойна. Только в одном месте зоркий глаз следопыта приметил торчащую из воды камышинку. От нее шла едва приметная рябь. Камышинка чуть вздрогнула и застыла. Но ветра не было, и течения в озерке не чувствовалось, да и рыбы большой не водилось…
