республики; шеф-повар ресторана «Максим» даже назвал блюдо в честь Фелисии. Они с Робби проводили много времени в своем номере в отеле «Ритц», занимаясь любовью; они посетили Пикассо[23] в его студии, завтракали с Кокто[24] у него в саду…
Стоя перед зеркалом в костюме, который она примеряла у Шанель, пока Робби сидел в золоченом кресле и курил, дожидаясь ее, Фелисия чуть не плакала. Ненавистные боши сейчас в Париже; какой-нибудь толстошеий немецкий генерал в монокле, возможно, спит в том самом номере, где они с Робби любили друг друга; бомбы падают на ее любимую Англию, а она не может вспомнить, когда они с Робби в последний раз проводили время после полудня вместе, в объятиях друг друга…
Фелисия сдержала слезы – нельзя портить макияж – и приколола к вороту костюма бриллиантовую брошь – подарок Робби в день, когда они вместе играли «Влюбленных». Она надела на голову большую нарядную шляпу с розовым шифоновым шарфом вокруг тульи, широкие поля которой затеняли ее лицо. Потом она достала шкатулку и вынула серьги с бриллиантами и жемчугом – свои «счастливые» серьги – подаренные дядей Гарри в память о ее первой большой роли у Гая Дарлинга в пьесе «Безумие Мейфер». Она вставила их в уши, последний раз окинула взглядом свое отражение в зеркале и пошла к двери.
Там внизу ее ждал Робби – ждал уже целый час, она намеренно заставила его помучиться. О как она любила его! Это чувство доводило ее до безумия!
Занавес поднимается, сказала она себе. Ей пора на сцену.
Сцена третья
Роберт Вейн был помешан на пунктуальности. Никто не знал этого лучше Фелисии, поэтому когда она сразу не вышла к нему, он сделал вывод, что либо она наказывает его, либо по-прежнему находится во власти безумия. Более вероятно, решил он, что она все же решила наказать его, поскольку ему пришлось ждать ее не в одиночестве, а вместе с доктором Фогелем, который старался осторожно высказать свое возражение против их встречи наедине.
– Видите ли, конфликт еще не разрешен, – объяснил Фогель, задумчиво потирая нос. – Существует вероятность рецидива.
Вейн не решился спорить с медицинским авторитетом, к тому же втайне он был рад, что ему не придется оставаться с Фелисией наедине. Он ходил взад-вперед по комнате, по-прежнему сжимая в руке букет цветов; ему была ненавистна каждая минута ожидания, как будто он напрасно тратил свое драгоценное время, хотя, по правде говоря, ему все равно нечем было заняться.
Гостиная была небольшой, уютной, с элегантной мебелью. Здесь все говорило о Фелисии: ее фотографии в разных ролях рядом с их общей фотографией на стене; ее любимый шерстяной плед – связанный какой-то давно забытой поклонницей, – аккуратно сложенный в шезлонге, чтобы она могла укрывать им ноги, когда пила чай или читала книгу; стопки последних бестселлеров на полу. На стуле лежало начатое вышивание крестом, над которым Фелисия периодически трудилась, чтобы успокоить нервы, но которое, как Пенелопа свой ковер, так и не могла закончить. В комнате слабо пахло духами «Скандал», ароматическими шариками, лавандой и, конечно, цветами, которыми Фелисия всегда окружала себя.
Вместо того, чтобы беседовать с доктором Фогелем, Вейн стал разглядывать цветы. Здесь были карточки от Марти Куика («Держись, Лисия, я сделал ставку на тебя!»), Рэнди и Натали Брукс, Си Кригера, от режиссеров и кинозвезд многих студий и почти от всех ведущих импресарио, но тех, что он сам регулярно присылал ей, нигде не было видно.
– Как ее состояние, доктор? – спросил он Фогеля.
– Как я уже сказал вам, оно улучшается. Вейн вздохнул. Он невзлюбил доктора Фогеля с первого взгляда, и ничто не могло заставить его изменить свое отношение к нему. Вежливый, как все врачи, доктор Фогель явно винил Роберта в том, что случилось с Фелисией, даже не выслушав его версию происшедшего. К тому же Фогель напоминал Вейну плохого актера, играющего роль психиатра, с нарочитым венским акцентом, о котором он временами забывал, аккуратной фрейдовской бородкой, в ворсистом твидовом костюме с замшевыми заплатками на рукавах. Вейну особенно были отвратительны эти заплатки, потому что костюм был абсолютно новым.
Фогель был высоким, худым, сутулым и имел неприятную привычку сопеть, как будто у него был насморк. Он курил большую вересковую трубку, как у Шерлока Холмса – или, точнее, играл ею: вынимал ее из кармана, постукивал ею о край пепельницы, освобождал от пепла с помощью небольшого серебряного инструмента, похожего на миниатюрные щипцы, чистил ее специальным ершиком – и все это он носил в карманах. Вейн решил, что, случись ему играть врача, он сыграл бы его без бороды, обезоруживающе веселым, с проницательным взглядом, чтобы показать публике, что ему известно, даже о чем думают его пациенты.
Такое упражнение Вейн проделывал постоянно, даже не задумываясь об этом – выискивал у людей мелкие характерные черточки, которые он мог бы использовать в своих ролях, или представлял себе, как бы он сыграл каждого из этих людей. Он был в восторге, обнаружив у Марти Куика, например, множество разных качеств, которые он мог использовать – откровенное коварство, нескрываемое удовольствие, с которым тот манипулировал людьми, природное обаяние, позволявшее ему завоевывать расположение человека, даже предавая его. Вейн не пробыл в обществе Куика и нескольких часов, как уже мысленно создал на его основе Ричарда III: с тяжелыми бровями, длинным кривым носом, с приземистой фигурой борца.
Фелисия единственная понимала, что делал Вейн, когда он внезапно проявлял интерес к какому-нибудь на первый взгляд заурядному незнакомцу на улице. Когда она замечала, как он пристально разглядывает шофера такси или внимательно слушает кого-то из гостей за обедом, она бросала быстрый взгляд в сторону этого человека и шептала: – «Этот подойдет для твоего Фальстафа» или «Он похож на Астрова из «Дяди Вани». Она всегда угадывала, что было у него на уме; иногда – когда она была в хорошем настроении – она даже сама потихоньку указывала ему подходящие модели.
– Посмотри на мужчину с печальными глазами и дерзкими усиками, который сидит справа от меня; у него идеальное лицо для Эдгара из «Пляски смерти».[25] А вон у того, видишь, какой нос. Он подошел бы тебе для Мальволио.
Часто собственное поведение Вейна было скопировано с персонажей, которых он играл, как будто грань, отделявшая игру от реальной жизни, была такой тонкой, что он не знал, по какую сторону в данный момент он находится. Фелисия, однако, знала всегда – потому что в пылу их страстной любви она сумела узнать, каков настоящий Роберт Вейн, которого сам Вейн так тщательно скрывал.
– Значит, улучшается, – повторил он слова врача. – Она чувствует себя счастливой? Как она выглядит? Что она думает обо мне?
