засомневался, стоит ли рисковать: начальник мог прийти и проверить, как они несут службу. Услыхав об этом, Кикути со смехом заявил:
– Он выпил за ужином столько саке, что и не разберет, сколько нас: двое, трое или пятеро.
После этого он ушел, пообещав сменить Акиру через три часа. Оставшись один, молодой человек задумался.
Кикути нравился ему отсутствием обязательного (и зачастую бездумного) почтения к начальству и, как ни странно, отталкивал тем же самым. Дело в том, что его непочтительность и дерзость были расчетливы и – что еще хуже – циничны.
Из-за перегородок не доносилось ни звука; можно было подумать, что внутри никого нет. Подождав несколько минут, молодой человек понял, что больше не в силах выносить двусмысленную ситуацию. Он чувствовал, что никогда не достигнет мира внутри себя, пока на свете существует Кэйко. И решил подчиниться тому, о чем мечтал все эти дни, к чему стремились его тело и душа.
Акира осторожно, почти не дыша, коснулся руками сёдзи.
Комната была окутана мраком, лишь в углу мерцал небольшой светильник, но юноша заметил особый глубокий блеск глаз Кэйко, и ее волосы тоже блестели, как блестит трава в росе.
Молчание не было гнетущим, скорее выжидающим – полное смысла молчание предвкушения. Акире почудилось, что Кэйко тихонько дрожит; неяркий свет омывал ее фигуру, тонкие крьыья носа трепетали, и все черты лица были правильны, совершенны, как у храмовой статуэтки.
Она глубоко вздохнула и, не теряя времени, принялась раздеваться. Молодой человек не стал медлить и тоже сбросил одежду.
Мгновение – и их тела соприкоснулись, и Акире почудилось, что в следующую секунду он сгорит дотла. Его увлекало это опасное путешествие в мир прекрасной, не подвергавшейся сомнению и отрицанию истины. И что с того, что в любую минуту мог вернуться Кикути, что дом был полон самураев Нагасавы и родственников Кэйко!
Они не могли совладать с захлестнувшим их желанием. Кэйко была ослепительна, словно падающая звезда, и не противилась сладостному натиску страсти. А Акира… О нет, он касался не собственности Нагасавы, он касался своего, он больше не хотел мучиться от наваждения, желал твердо стоять на ногах и объявить всему миру о том, что именно ему принадлежит.
Хотя они превосходно обходились без слов, поговорить было необходимо. Акира начал первым. Времени оставалось мало, и он предложил без предисловий:
– Давай уедем вместе, сбежим!
– А как же господин Нагасава? – вдруг спросила она.
– Он мне больше не господин.
Воцарилось странное молчание. Потом Кэйко сказала:
– Это из-за меня? Из-за того, что случилось?
– И да, и нет.
– Куда мы поедем? – произнесла девушка после очередной паузы.
– Подальше от этих мест.
Она беспокойно завозилась и тихонько вздохнула:
– Как там, в других краях? Я никогда нигде не бывала.
– Я тоже. Но это неважно. Воины нужны везде. Я смогу наняться на службу. Жаль только Отомо- сан.
– Кто это? – спросила Кэйко, и Акира ответил:
– Моя мать.
– Как же мы сбежим? Кругом охрана.
– Можно попытаться на обратном пути. Или уже там, в Сэтцу.
Она прижалась к нему:
– Я нужна тебе, правда?
– Да, – твердо произнес он, – я хочу жениться на тебе.
– И ты возьмешь меня после господина Нагаса-вы? – тихо спросила она.
– Я беру тебя не после Нагасавы и не у него. Ты уже моя. Есть и была всегда.
И тут Кэйко задала неожиданный вопрос:
– Так ты больше не хочешь умирать?
Акира молчал. Едва ли смерть могла дать ему то, что давала жизнь, пусть даже он покупал счастье тем, что называется обманом и бесчестьем!
– Будет лучше, если мы спокойно вернемся обратно, – осторожно промолвила Кэйко. – Я найду способ дать знать, когда буду готова. Рано или поздно господин Нагасава куда-нибудь уедет, и я стану свободнее…
Акира вздохнул, продолжая молчать. «Стану свободнее!» Быть свободным – это ни о чем не думать, никого не любить, быть никем и ничем, ни к чему не стремиться. Желание – как цепи, надежда – как острие меча у горла, а неопределенность и вовсе – болото без огней. Так считали многие из тех, кто служил у князя. Но Акира был готов поверить в другое: свобода – это обладание тем, что способно подарить счастье.
