Тысяча И Одна Ночь

её и положил в платок и сунул руку в карман, но не нашёл там ни одного дирхема. «О рыбак, – сказал тогда негр, – твоя доля злосчастная: клянусь Аллахом, со мной нет нисколько денег. Но завтра приходи в халифский дворец и скажи: „Проведите меня к евнуху Сандалю“, и слуги приведут тебя ко мне, и когда ты придёшь ко мне туда, тебе достанется то, в чем будет тебе счастье, и ты возьмёшь это и уйдёшь своей дорогой!» И Халифа воскликнул: «Сегодня благословенный день, и благодать его была видна с самого начала». А потом он положил сеть на плечо и шёл, пока не вошёл в Багдад, и прошёл по рынкам, и люди увидели па нем одежду халифа и стали смотреть на него.

И Халифа вошёл в свою улицу, а лавка портного повелителя правоверных была у ворот этой улицы, и портной увидал Халифу-рыбака в халате, который стоил тысячу динаров и принадлежал к одеждам халифа, и сказал: «О Халифа, откуда у тебя эта фарджия?»[621] – «А ты чего болтаешь? – ответил Халифа. – Я взял её у того, кого я научил ловить рыбу, и он стал моим слугой, и я простил его и не отрубил ему руки, так как он украл у меня одежду и дал мне этот кафтан вместо неё». И портной понял, что халиф проходил мимо рыбака, когда тот ловил рыбу, и пошутил с ним и дал ему эту фарджию…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот тридцать девятая ночь

Когда же настала восемьсот тридцать девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что портной понял, что ха лиф проходил мимо Халифы-рыбака, когда тот ловил рыбу, и пошутил с ним и дал ему эту фарджию, и рыбак отправился домой, и вот то, что с ним было.

Что же касается халифа Харуна ар-Рашида, то он по ехал на охоту и ловлю, только чтобы отвлечься от невольницы Кут-аль-Кулуб. А когда Зубейда услышала об этой невольнице и о том, что халиф ею увлёкся, её охватила ревность, которая охватывает женщин, и она отказалась от пищи и питья и рассталась со сладостью сна и стала выжидать отсутствия халифа или его отъезда, чтобы расставить Кут-аль-Кулуб сети козней. И, узнав, что халиф выехал на охоту и ловлю, она приказала невольницам устлать дворец коврами и умножила украшения и роскошь и поставила кушанья и сладости и приготовила в число всего этого фарфоровое блюдо с самой лучшей, какая бывает, халвой и положила в неё банджа, примешав его к ней. И потом она приказала кому-то из евнухов сходить за невольницей Кут-аль-Кулуб и позвать её к трапезе Ситт-Зубейды, дочери аль-Касима, жены повелителя правоверных, и сказать: «Жена повелителя правоверных пила сегодня лекарство, а она слышала, что ты хорошо поешь, и хочет видеть чтонибудь из твоего искусства». И невольница отвечала: «Слушаю и повинуюсь Аллаху и Ситт-Зубейде!» И в тот же час и минуту она поднялась, не зная, что скрыто для неё в неведомом, и, взяв нужные ей инструменты, пошла с евнухом и шла до тех пор, пока не вошла к СиттЗубейде.

И, войдя к ней, она поцеловала землю меж её руками множество раз и поднялась на ноги и сказала: «Привет высокой завесе и неприступному величию, отпрыску Аббасидов и члену семьи пророка – да приведёт тебя Аллах к преуспеянию и миру на дни и на годы!» – и стала между других невольниц и евнухов. И тогда СиттЗубейда подняла к ней голову и взглянула на её красоту И прелесть, и она увидала девушку с овальными щеками и грудями, подобными гранатам, с лицом, как месяц, с блестящим лбом и чёрным оком, и веки её покоились в истоме, а лицо её блистало светом, и словно бы солнце всходило от её лба, и мрак ночи нисходил от её кудрей, и мускусом веяло от её дыханья. И цветы сверкали в её красоте, и луну являло её чело, и ветвью стан её изгибался, и была она подобна полной луне, что засияла во мраке ночи. И глаза её ласкали любовью, а брови изгибались, как лук, и уста её были выточены из коралла, и она ошеломляла красотой смотрящего и очаровывала взором видящего, – возвышен тот, кто её сотворил, придал ей совершенство и её соразмерил! – и была такова, как сказал поэт о сходной с нею:

Разгневается, и видишь: все убиты,
Простит, и снова души к ним вернутся.
Глазами мечет взоры колдовские,
Шлёт смерть и жизнь тому, кому желает,
Зрачками в плен берет она народы,
Как будто стали люди ей рабами.

И сказала Ситт-Зубейда девушке: «Приют, уют и простор тебе, о Кут-аль-Кулуб! Садись и покажи нам твою работу и прекрасное твоё искусство!» И Кут-аль-Кулуб отвечала: «Хорошо!» – и, протянув руку, взяла бубён, о котором сказал кто-то такие стихи:

О дар, взлетает сердце от желанья
И громко кричит, коль бьют по тебе рукою.
Пленил ведь ты израненное сердце,
И ударять тебя мужам приятно.
Скажи же слово ты, легко иль тяжко —
Звучи как хочешь, – ты увеселяешь.
Будь радостен и стыд отбрось, влюблённый,
Пляши, склонись, диви и удивляйся.

И затем она ударила многими ударами и запела так, что остановила птиц, и все вокруг взволновалось, а потом она положила бубён и взяла свирель, о которой сказан такой стих:

Глаза у неё, и их зрачки людям пальцами
Указывают напев лишь верный, сомненья нет.

И также сказал поэт ещё такой стих:

Когда дойдёт она до цели песен,
Приятно время радостью сближенья.

А потом она положила свирель, после того как пришли из-за неё в восторг все присутствующие, и взяла лютню, о которой поэт сказал:

О свежая ветвь, что стала лютней певицы той,
Влечёт благородных и достойных к себе она,
И щиплет певица струны, чтоб испытать её,
И пальцы её – как цепь, прекрасно сплетённая.

И Кут-аль-Кулуб натянула струны лютни, подвинтила колки и положила её на колени и наклонилась над ней, как мать наклоняется над своим ребёнком, и казалось, что о ней и о её лютне сказал поэт такие стихи:

Персидскою глаголет струной она.
И все поймут, кто прежде понять не мог.
«Любовь – убийца», – нам говорит она.
И разум губит всех мусульман она.
О девушка! Создатель рукой её
Заставил расписное заговорить.
И лютнею сдержала любви поток,
Как ловкий врач сдержать бы мог крови ток.

И она ударила на четырнадцать ладов и спела под лютню полный круг, так что ошеломила смотрящих и привела в восторг слушающих, и потом произнесла такие два стиха:

«Мой приход к тебе благодатен был,
В нем радость вечно новая,
Успехи в нем сменяются
И счастье не кончается…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до восьмисот сорока

Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот сорока, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка Кут-альКулуб пропела стихи и ударила по струнам перед Ситт-Зубейдой, а потом она встала и начала показывать фокусы и проворство рук и всякие прекрасные штуки, так что Ситт-Зубейда чуть не влюбилась в неё и подумала: „Нельзя упрекать ар-Рашида, сына моего дяди, за любовь к ней“. А потом девушка поцеловала перед Зубейдой землю и села, и ей подали кушанье и затем подали халву и блюдо, в котором был бандяс. И Кут-аль-Кулуб поела с него, и не утвердилась ещё халва у неё во внутренностях, как её голова запрокинулась, и она упала на землю, спящая. И Ситт-Зубейда сказала невольницам: „Унесите её в одну из комнат, пока я её не потребую“. И они сказали ей: „Слушаем и повинуемся!“ А затем она сказала одному из евнухов: „Сделай нам сундук и принеси его мне“. И она приказала сделать изображение могилы и распространить весть, что невольница подавилась и умерла, и предупредила своих приближённых, что всякому, кто скажет, что Кут-аль-Кулубжина, она отрубит голову.

И вдруг халиф в этот час приехал с охоты и ловли и, как только начал спрашивать, спросил о девушке. И к нему подошёл один из его слуг (а Ситт-Зубейда научила его, чтобы, когда халиф спросит про Кут-аль- Кулуб, он сказал, что она умерла) и поцеловал перед ним землю и сказал ему: «О господин, да живёт твоя голова! Узнай, что Кут-аль-Кулуб подавилась кушаньем и умерла». И халиф воскликнул: «Да не обрадует