жесткие клещи. Что бы ни делал теперь Ильин, он никак не мог не думать о пище. Организм требовал ее настойчиво и постоянно. Часы между завтраком и обедом, обедом и ужином протекали дьявольски медленно.
Появились частые обмороки, вялость сковывала тело, работу он выполнял механически.
Аркадий Павлович присматривался к людям, которые окружали его. Кто они? Знакомства и близости он избегал. Боялся гестаповской агентуры. Вокруг него были такие же, как он сам, высохшие призраки. Они лежали на нарах, уставившись воспаленными глазами в черный, низкий потолок барака.
Однажды Ильин, не выдержав молчаливого гнета, повернулся к своему соседу по нарам и спросил:
— Вы кто?
— Франц Кобленц.
— Немец?
— Да, из Лейпцига. А вы?
— Русский.
Сосед возбужденно зашептал:
— Я рад познакомиться с вами. Ваши друзья рано или поздно освободят нас. Если только не слишком поздно.
— Почему вы здесь? Ведь своих они держат отдельно.
— Я им не свой. Я коммунист. Был во всех тюрьмах и лагерях. Это, кажется, последний.
— Давно вы в лагере?
— О да. Три года в Моабите, два года в других тюрьмах и здесь шесть месяцев и восемь дней.
Он надолго замолчал. Ильина поразило его спокойствие. Бесконечная апатия или выдержка? Он не знал. Если бы найти здесь друга!..
Прошел еще месяц. О Маше Ильин не имел никаких вестей. Его теперь нельзя было отличить от остальных заключенных. Он походил на ходячего мертвеца.
Вильгельм фон Ботцки довольно часто справлялся об арестованном, но всякий раз слышал от коменданта одни и те же слова:
— Ничего нового, герр полковник.
Упрямство ученого бесило полковника. На что он надеется? Может быть, ему стало известно, что фронт уже за Вислой? Именно на это он и надеется. Может быть, попытаться выбить из рук Ильина последний козырь? Но как это сделать?
И вдруг полковника осенило. Он просветлел. Ну конечно! Фон Ботцки потянулся к звонку. Но не позвонил. Что-то остановило его. Совесть? Возможно, и совесть. Удобно ли ученому с именем вмешиваться в грязную историю? Нет, лучше он останется в стороне. Его дело — чистая наука. Пусть этим займется Габеманн.
В тот же вечер он встретился с Габеманном.
Они беседовали об Ильине целый час. Фон Ботцки тонко наводил эсэсовского офицера на свою мысль. Тот не понимал. Тогда профессор, отбросив дипломатию, сказал:
— Ильин ждет победы Советов. Он надеется на нее. Нужно выбить у него эту надежду и повернуть дело так, будто он с нами.
Габеманн восхищенно уставился на полковника.
— У вас светлая голова, герр профессор! — воскликнул он и засмеялся.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ранним утром Аркадия Павловича вызвали из рабочей колонны и повели к вахте. Охранник критически осмотрел тощую фигуру Ильина и не спеша открыл перед ним ворота.
— Можешь идти. Да-да, без конвоя. Давай иди налево, вон туда. Видишь домик? Там тебя ждут. Ну, чего уставился? Иди!
Ильин ничего не понял, но пошел. Даже не оглянулся. Ведь худшего уже быть не могло.
В двухстах метрах от лагеря стоял небольшой дом. Он пришел к этому дому, остановился у калитки, не имея сил шагнуть дальше. Закружилась голова. Ильин ухватился за ограду. Его увидели. Из дома вышла женщина в белом переднике, улыбнулась ему, взяла под руку, ввела в дом и усадила на стул. Через минуту она принесла ему чашку кофе. Аркадий Павлович выпил густой ароматный напиток и сразу почувствовал теплоту.
— Кто вы? — спросил он женщину.
— Экономка господина начальника охраны. Это его дом. Мне приказали принять вас, вымыть, одеть, накормить и предоставить комнату.
Пока удивленный Ильин мылся и переодевался, он все время смотрел на стеклянную дверь столовой. За этой дверью он видел стол, а на столе все, что могло только пригрезиться ему во сне или в мечтах. Экономка вертелась около стола.
Когда Ильин, одевшись, вышел, она предложила ему:
— Пожалуйте сюда. Садитесь и кушайте.
Хотелось брать все. И все сразу съесть. Но Ильин сдерживался, напрягая волю. Он ел медленно и неторопливо, изредка посматривая на немку, которая удивленно поднимала брови: такой голодный человек и так осторожно кушает! Не слишком насытившись, он встал из-за стола, сделал пять шагов к дивану, сел и тут же сидя уснул.
Проснулся он от гула человеческих голосов. Едва открыв глаза, он вскочил. За столом сидели восемь или десять охранников и офицеров гестапо. Они шумели, поднимали рюмки, пили, ели и вообще вели себя как в гостях за столом у радушного хозяина.
— Ну, что вы там, Ильин! Идите сюда, будьте как дома. Вы сегодня у меня в гостях, — громко засмеялся комендант.
Он встал и, не опуская правой руки с салфеткой, которой вытирал жирные губы, левой рукой обхватил Ильина за плечи и потянул за собой к столу, налил ему вина и подставил закуску. Аркадий Павлович уяснил, что является участником какой-то провокации.
— Давайте, Ильин.
К нему потянулись с бокалами. Ом настороженно смотрел на гостей.
— Я не буду пить.
— Ну что вы, Ильин! Пейте, раз угощают. Плохого вам ничего не сделают. За что выпьем? За победу германского оружия? Э, да вы не станете пить за этот тост. Ну, за что же? За победу советского оружия? Выпьете? Ах, вот как! Браво, Ильин, и мы за это выпьем. А теперь споем… как это… «Выходила на берег Катьюшка…»
«Что они хотят со мной сделать?» — вертелось в голове у Аркадия Павловича.
Налили еще. Теперь уже силком заставили Ильина выпить.
На этот раз что-то крепкое. У него закружилась голова, и он потерял сознание.
Ильина перенесли на диван. Двое охранников притащили одежду и стали его переодевать, пока он не пришел в себя.
— Готово? — спросил Райнкопф.
— Да, лейтенант.
— А ну-ка, посмотрим теперь на него. Подымите! Вон какой красавец! Фуражку ему наденьте. Встретишь такого, еще откозыряешь, как своему. А теперь дайте ему понюхать вон ту жидкость, скорее очнется. И тащите сюда, сажайте рядом.
Нашатырный спирт привел Ильина в чувство. Он открыл глаза, осмотрелся. Как, он опять за столом? Вокруг него все так же шумели и пили. Его рука лежала на плече лейтенанта. Во второй руке оказался бокал с вином. Все тянулись к нему, чокались. Ильин попытался вырваться, но сзади его держали. Прямо перед
