Терновый куст

Ждать бы тогда у окна, торжествуя поминки:
Исчезновение старой до зуда картинки,
Исчезновение мира за мутным стеклом…
Размыкается круг — жаль, что не навсегда,
Разрушается мир — жаль, что не без следа,
А за ним, как ни тщусь, пустота.

О распахни, о помилуй, дорога длинна
Снова искать оправдания собственной тени?
Не пожалею уставшую от пробуждений
Вечную девочку возле слепого окна:
Лишь добавить огня, и притворства чуть-чуть,
Бить себя по рукам и клевать себе грудь,
А зачем это было — забудь.

Сколько отдашь за грошовую эту войну,
Сколько закланий и жертв возвратится обратно?
Слух — это дар из даров, раз глуха — виновата:
Гордостью всей — непомерной, ненужной — тону.
Это горлом идет исторгаемый яд,
Это тают снега, это близится март,
Слышишь — громче и громче — набат…

Это не страх, это — стыд за потерянный зов,
Жалкая смерть в ожиданьи инструкции свыше,
Чтоб, научившись молчать, наконец-то услышать
Собственный голос — тишайший из всех голосов…

^{Декабрь 1995}

Хвостики мышиные

Серо поле широко простирается,
Солнце медленно над ним поднимается,
Пусто в поле том — ни огурца, ни деревца,
Подождем, пока туманы рассеются.

Вдаль пройдемся мы по серому полюшку,
Оглядимся, налюбуемся волюшкой:
Вольно тут кусты растут лопушиные,
И мелькают бойко хвостики мышиные.

Тает серенький туман потихонечку,
Мы рассмотрим наконец это полюшко,
Посредине — что там?.. — Чучело корявое,
На нем тряпочка повешена дырявая.

И, раскинув руки, будто распятое,
Вдаль глядит, немного подслеповатое,
Из-под шляпищи дырявой соломенной
Слезы капают в лопух пересоленный.

А на ниточке, жестоко привязанный,
Червячок висит, за подлость наказанный,
И упрямо извивается и крутится
Все надеется, что увильнуть получится.

Дальше по полю пойдем, прочь от пугала,
Понемногу отойдем от испуга мы…
Там и тут кусты растут лопушиные,
И мелькают грустно хвостики мышиные.

^{6 июля 1989}

Сосна