незаметной, дорог из мира сюда не топтали. Зарецкий не раз ловил себя на мысли — а не сделать ли тут военную базу, но отгонял эту мысль: рискованно для зубров. Он трижды за это время отлучался, побывал с командиром одного из отрядов в двух горных станицах, на склонах горы Тхач и выбрал удобные места для обороны — прикрытие заповедника с севера.
В конце февраля Андрей Михайлович поехал к связным — узнать новости, а уже оттуда в Майкоп. Лида напросилась с ним. Возле зубров оставались Кожевников и еще два егеря. Ей так хотелось получить весточку от Михаила, письма от других солдат, чьи жены находились вместе с ней в зубропарке.
Письма были. Их тотчас подала обрадованная, истомившаяся в одиночестве Данута Францевна, едва прибывшие переступили порог.
— Жив, жив наш дорогой, все живы, у них там затишье, хотя в перестрелках уже бывали. Вы читайте, читайте!..
Это были скупые, сдержанные солдатские весточки. Да, воюем, не отступаем, Ростов за нами, настроение, сами понимаете… И далее следовали вопросы, вопросы о здоровье близких, обращение к Лиде с любовью, с озабоченностью; конечно, о зубрах, о кордоне, приписка о Жаркове и Теплове, хотя тут же были их письма женам. Задоров? С первого дня отпросился в разведку, уже представлен к награде. Отменный воин.
Андрей Михайлович добрался до газет, послушал по радио сводку Совинформбюро и схватился за голову. Фронт нависал над всем югом.
Данута Францевна все приготовила для переезда: ящички, мешки, тюки. Она терпеливо ждала лета.
Зарецкий с невесткой решили не задерживаться в Майкопе, боялись распутицы. Но за день до выезда узнали, что в городе находится директор заповедника. Лидия Васильевна загорелась встретиться с ним. Пусть хоть о людях позаботится, если зубры его не интересуют.
Он уделил ей четверть часа. Спросил, где Зарецкий.
— С зубрами, — сказала она. — А вот вы…
— У меня задание военного значения, вот что я… Пусть ваши хлопцы приезжают в Хамышки за грузом, я оставлю для Киши соль, муку, овес и продукты по карточкам.
А у меня, — тут он подозрительно огляделся, — у меня план эвакуации…
Лида вздрогнула.
— Какая еще эвакуация? Куда?…
— Не твоего ума дело, Шарова тире Зарецкая. Фронт далеко, а бдительность нужна. Если что случится, кто организует проводку войск и народа через горы?…
— Какой народ? Какие войска?
— Тебя первую, всех прочих. Районные власти. Семьи. А теперь извини. Зубры живы? Значит, старик Зарецкий уже там? Действуйте! Иди. Некогда.
Переход к кордону осложнился. Началась ростепель, снег потек ручьями.
Через Блокгаузное ущелье в это время года была уже не дорога, а осклизлая тропа, в иных местах по самому краю уступа; внизу смерть, над головой смерть. Лида боялась ущелья, Андрей Михайлович завязал ей глаза и вел под руку. До Хамышков добирались три дня. Грузы для кордона лежали здесь, удалось нанять лошадей. Караван пошел по глубокой грязи на Кишу. Еще день-другой, и река не пропустила бы их. Успели.
Детям на кордоне — праздник! Сахар увидели и оладий горячих поели. А Лидии Васильевне уже не сиделось, торопилась к зубрам. Поехала одна, потому что Зарецкий вдруг получил новое известие и вернулся в Даховскую другой дорогой, через Сохрай.
В хатке она нашла одну Малиновскую. Где остальные?
— Пошли искать Зорьку. Третий день в стадо не приходит. Как метель кончилась, ее будто ветром сдуло.
Ну вот, как чуяла! Молодая бизонка всю зиму рвалась куда-то, искала приключений. Однажды упала, рог сорвала. Теперь исчезла вовсе.
На ночь егеря не явились. Утром на поиск поехали и женщины.
Солнце грело, тугой ветер набегал с юга, снег тяжело оседал. Куда идти? Опыт подсказывал: под ветер, на хребет Сосняки, место скальное, с крутизнами. Углубились в редкий сосновый лес, прошли через пихтарник. Среди высокогорного березняка обнаружили кострище: егеря ночевали. С конями в поводу пошли выше, через луга.
Весь день высматривали с высот, прислушивались. Редко где падала лавина, потрясет воздух — и опять лишь ветер свистит. Лида, в который уже раз оглядела ущелья в бинокль.
Несколько темных фигурок возникло в нешироком распадке. Двигались медленно, останавливались. Впереди ковыляла бизонка, сильно хромала, но, как только егеря приближались, останавливалась и грозно опускала рога. Группы сошлись. Кожевников сердито запихивал растрепавшуюся бороду в вырез воротника.
— И себе покоя не дает, и нам жару поддала, — бурчал он на Зорьку.
— Где нашли? — спросила Лида.
— В пропасть свалилась, — ответил Кондратов. — Ногу поломала, мы в лубки взяли, затянули. Ну и намучились, скажу тебе! Благо лежала меж камней так, что только брыкаться и могла. Как в тисках. Выворачивали ее, на ноги ставили. Не приди мы еще час-другой, замерзла бы в недвижности.
Зорьку привели к концу второго дня. Она дичилась, даже свою матку — Гедэ — не подпускала близко. Забегая вперед, скажем, что после «прогулки» на хребет нога у нее срослась, но хромота и какой-то злобный характер остались. Никогда у нее уже не было детей. И ладно, что не было: потомство чистой бизонки могло только понизить кров-ность стада по зубру.
Вечером, собравшись в сторожке, зуброводы завели разговор о стаде. Что будет? Впереди тупик. Одни самки. И никакой возможности получить быка со стороны. Ну, поживет их стадо сколько-то лет, постареют зубрицы — и все. На этом короткая история нового кавказского стада завершится. Чего огород городить?
— Нет, — сказала Лидия Васильевна. — Не так. Волна, Еруня и Лира стельные, скоро они дадут потомство от погибшего Журавля. И если будет хоть один бычок, через несколько лет наше стадо снова начнет прирастать. Пусть близкородственное разведение, это лучше, чем никакое. Если не всех, то этих зубриц мы выходим и сбережем.
К концу марта потеплело. Появились выгревы. Зубриц все реже закрывали в загоне. Они еще до свету толпились у ворот. Старая трава и ожина, позеленевшая кора молодых ильмов и осинок манили куда сильнее, чем залежавшееся сено и перемороженный топинамбур. Овес давали только стельным.
Вожаком стада была Еруня. В злой схватке с Волной еще в начале зимы она победила и с того времени строго следила за порядком. Даже своенравной Зорьке, которая хоть и хромала, но телом была крупней ее, от Еруни доставалось, если та дальше других отходила от стада.
Время от времени в зубропарке появлялся Андрей Михайлович, неизвестно откуда и как. Оглядев стадо, он говорил с Лидой и вновь исчезал.
Тропы стали подсыхать. Кондратов решил наведаться в Хамышки, а оттуда в Майкоп или Гузерипль. Невмоготу без вестей. Все чаще плакала Евгения Жаркова. Видели в слезах и Малиновскую. Боялась за своего Бориса.
Кондратов побывал только в Гузерипле.
— Народу там! — сказал удивленно. — Во всех домах как походный лагерь. Беженцы. Все тутошние, из Майкопа, Тульской. И молодые есть, чуть что — из кармана броню тянет. Обзавелись. Как и директор наш. Там других забот нету. Лишь бы бежать. Перевал рядом, туда смотрят. Не нравится мне все это!
В газетах, которые он привез, писали о крупных боях южнее Харькова и западнее Миуса. А от той реки Миус до Ростова рукой подать. Нашлось письмо и от Михаила Зарецкого — на имя директора. Требовал особого внимания зуброводам, стаду. Теперь эту бумажку читала-перечитывала Лидия Васильевна, гневаясь на директорскую резолюцию через все письмо: «Зам. по зубрам — к сведению и исполнению». Подумала: если Миша написал директору, то он не мог не написать ей, в Майкоп, конечно.
Опять откуда-то приехал Андрей Михайлович, едва с коня сполз, такой измученный и с такими
