сейчас давай-ка в баню, все готово. Отмоешься, отдохнешь, а на утрен ней заре в седло. Она ждет не дождется!
Когда перед зуброводами предстал всадник в плаще поверх стираной-перестираной гимнастерки, егерь Александр Никотин испуганно поднялся и попятился: уж больно похож на отца в дни гражданской войны…
Зарецкий соскочил. Обнялись, расцеловались. И пошли разговоры, расспросы о войне, которая шла к победному концу, о делах в заповеднике, о зубрах, конечно.
— Они на воле? — спросил Зарецкий.
— Дикарями заделались, нас вовсе не признают, — сказал Кондратов с одобрением. — Ермыш в стаде вожакует. Кажись, в будущем году опять телятами обзаведемся. Поедем, глянешь.
Как застучало сердце у Зарецкого, едва бинокль приблизил спокойно лежавшее стадо! Время вдруг перебежало назад и остановилось на дате 1940. На той дате, когда здесь приживались первые асканийцы. Опытным глазом Зарецкий определил, что зубры здоровы, спокойно живут на новой — или на старой? — своей родине.
К загону он не вернулся. Уже к вечеру от Сосняков благополучно спустился в Гузерипль.
Шло собрание. Говорила Лидия Васильевна — не о зубрах, а о людях, которые сохранили их, совершив, как она выразилась, «подвиг, достойный нашего героического поколения». Михаил Андреевич остановился в сенцах. Двери были открыты, он ухитрился схватить взглядом ее лицо. Сердце скакало, в глазах пощипывало — такая нежность и жалость к жене, худенькой, бледной, охватила его!
Кто-то крикнул:
— Гляньте, Зарецкий! Вот он стоит, мужики!
Лида как осеклась. И руки к груди прижала. Все оглядывались, вставали, громыхали стульями, заговорили сразу в тридцать голосов. Зарецкий оказался в комнате, и вот они близко, лицом к лицу… Как бросилась она, совсем без памяти! У всех глаза туманом застлало. Какое там собрание! Высыпали на холодный лужок перед домом и так, окружив счастливых, проводили, то и дело, останавливаясь, до дома.
В сорок пятом вернулся Задоров, с медалями и орденами, в капитанских погонах. А спустя три месяца после Дня Победы встречали Теплова и Жаркова.
Едва вырвавшись из объятий жены, Борис Артамоно-вич крикнул Никотину, стоявшему в стороне:
— Сколько?
— Двенадцать! — донеслось в ответ.
— Все мои награды — ваши, хлопцы! — закричал капитан.
Всю войну он помнил о своих зубрах. Война — это заразная болезнь человечества. А забота о таком звере, о природной целости — это сама жизнь. Потому и бежал он в день приезда от несколько обиженной супруги своей в Сосняки, чтобы увидеть, убедиться. Вернулся домой уже к ночи, сказал умиротворенно: «Порядок, эт-точно» — и ласково взглянул на дорогую женщину.
Весь научный отдел собрался, как и до войны. Лидия Васильевна уже составляла план научных работ. Жарков готовился в первый поход на Бамбак, где ботаник Альпер обнаружила несколько новых растений- эндемиков и звала понаблюдать туров и серн. Но тут пришел приказ о переводе двух ученых в Воронежский заповедник, где война не пощадила никого из сотрудников. Зарецкого тем же приказом вызывали в Москву.
Договорились, что Лидия Васильевна пока останется в Гузерипле. Она вызвалась проводить мужа до Майкопа.
…Шел второй мирный год. Израненную землю уже затягивала молодая зелень. В предгорных селениях стучали топоры, пахло свежей щепой. Бывшие солдаты строили новые дома, ставили заборы. С особенной жадностью пахали или вскапывали лопатами огороды, удивляясь, что земля эта не пахнет окопным духом, радуясь ее материнской силе. Во дворах голосили молодые петушки.
В святом для Зарецких междуречье, куда пришли они, не сговариваясь, тоже появились строители, огородники. Новые хозяева селились на бросовых землях.
Зарецкие обошли всех, сказали, кто здесь похоронен, дали адрес, чтобы написали, если обнаружится захоронение, и молча, рука об руку, постояли над крутым, все так же осыпающимся берегом.
Проводив мужа, Лидия Васильевна верхом возвратилась на Кишу.
В конце апреля — начале мая стадо зубров пополнилось сразу четырьмя малышами от Ермыша. Лишь пятый оказался неспособным к жизни. Через три недели зубрята резвились, оглядывая мир удивленными большими глазами.
Стадо уходило на три, на пять километров от загона. За зверей уже не беспокоились. Только Борис Артамоно-вич часами не слезал с коня, издали, наблюдая зубров. Он и увидел, как погиб один из малышей. Зубренок разбежался и хотел перескочить через валежину на лугу, но зацепился ножками, перевернулся и упал, сломав себе шею.
Зубрица два дня не отходила от него и никого близко не подпускала, а Задоров бил себя по голове и обзывал последними словами. А что он мог? Жизнь диктовала извечные законы отбора.
Стадо все прибавлялось. В сорок восьмом зубров уже насчитывалось восемнадцать. В следующем — двадцать одна голова. Теперь все быки во главе со старым Ермышом ходили отдельно, тогда, как зубрицы с малышами составили собственное самостоятельное сообщество.
В Москву к мужу уехала и Лидия Васильевна. Уже с дочкой.
Перемены шли чередом. И вот на Кавказ привезли зубра Пущанина с хорошей долей кавказской крови. А с ним и пять зубриц. План восстановления вида, прерванный, но не перечеркнутый войной, действовал.
Ему предшествовали события, которые Макаров называл «проблемой всероссийского масштаба».
Новая граница между дружественными Советским Союзом и Польской Народной Республикой пролегла через Беловежскую пущу, разделив ее на две почти равные части.
Зубровый питомник с семнадцатью уцелевшими зубрами оказался на территории Польши. Вскоре и в советской части пущи удалось организовать второй зубровый питомник. Польские зоологи передали сюда пять кавказско-беловежских зубров, среди них Пурпуру, Пулю, Пуфа — потомков быка Боруса, правнука самого Кавказа.
Так на территории нашей страны возник третий после Кавказского и Аскании-Нова очаг разведения зубров.
На первых порах, чтобы спасти от вымирания этот вид зверя, ученые ставили перед собой простую цель: как можно скорее размножить зубров, увеличить количество особей, пусть и гибридных, тем более что кавказско-беловежские зубры оказались на редкость красивыми, жизнестойкими.
С этой задачей зоологи Европы справились. К середине двадцатого века, точнее, в 1951 году число зубров достигло ста пятидесяти, из них третья часть в СССР, более всего на Кавказе.
Когда в Кишинский зубропарк прибыло пополнение, а в Беловежской пуще появились чистокровные зубры из Пшинского питомника, можно было начать селекцию на чистого зубра путем поглотительного скрещивания. Роль носителя кавказской крови на Кише принадлежала Пущанину и другому быку — Пухару, привезенному двумя годами позже из Центрального питомника. Этот питомник был создан главком заповедников и Комиссией по охране и восстановлению зубра Академии наук СССР. Он расположился на Оке, недалеко от Москвы. Всю организационную работу в нем проделали Михаил Андреевич и Лидия Васильевна Зарецкие.
И вот на Кавказе уже двадцать четыре зубра. Вожак Ермыш и новичок Пущанин никак не поделят между собой стадо. Борис Артамонович Задоров с егерями Татарковым и Никотиным не решаются выпустить из загона неспокойных зверей.
Написали письмо Михаилу Андреевичу Зарецкому: что делать?
Неожиданно на Кишу приехала Лидия Васильевна. Радостно и добро встретили ее старые сотрудники. Она осмотрела стадо и сказала своим друзьям:
— А не проехать ли нам на Умпырь?
