не оказалось снимка той неизвестной женщины. Эти фотографии были сделаны гораздо раньше – простенькие черно-белые снимки, запечатлевшие поля и серые невзрачные постройки, среди которых Оливия признала Большой дом в самом начале строительства.
– А вы наблюдательны, – похвалила ее Натали, продолжая рассматривать снимки. Их поблекший черно-белый мир переносил Оливию назад, во времена Великой депрессии. Мгновение – и она снова вернулась вместе с Натали в холодный дождливый день 1930 года.
Натали взяла со столика фотокарточку Карла – свое первое отчетливое воспоминание детства.
– Он был одет почти так же, как на этом снимке, только в тот дождливый день на нем была шерстяная куртка и коричневая кепка. Он показался мне высоким, рослым, и я не на шутку испугалась. До сих пор не понимаю, почему я не бросилась прочь, едва его увидев. Карл не улыбнулся, но что-то подсказывало, что он… добрый. А в тот день мне так хотелось, чтобы меня кто-нибудь пожалел.
– Ты потерялась? – спросил он.
Я покачала головой.
– Тебя кто-то напугал?
Я снова покачала головой и убрала мокрые пряди с лица.
– Ты чуть не плачешь. Тебе плохо?
Да, я замерзла, промокла, мне было страшно и одиноко.
– Я хочу домой.
Карл бросил взгляд в сторону фермы:
– Да вот же дом.
Но я не считала домом это мрачное каменное здание.
– Мой дом в Нью-Йорке.
– Я был в Нью-Йорке – мне там не понравилось. Здесь лучше.
– Почему?
– Воздух чище, деревья, вода.
– У вас тут только дождь и грязь, – заявила я.
– А ты знаешь, что такое грязь?
– Знаю – мокрая земля! – обиженно выкрикнула я, решив, что он нарочно разговаривает со мной, как с маленькой.
Карл спокойно возразил:
– Только снаружи. А внутри – почва, из которой все растет. Нигде больше нет такой земли. – Он присел на корточки и провел ладонью по мокрой грязи. – Видишь? Она мягкая, рыхлая, хорошо впитывает воду. На ней можно столько всего вырастить.
– А я не хочу ничего выращивать!
Он встал и подставил грязную ладонь под дождь.
– Это потому, что ты хочешь обратно в Нью-Йорк. Но теперь ты живешь здесь, у нас.
– Все мои друзья в Нью-Йорке.
– Заведешь новых.
– И школа в Нью-Йорке.
– Наша школа не хуже.
– Я здесь не останусь! Поеду обратно в Нью-Йорк!
– Это тебе родители сказали?
Нет, ничего они не говорили. Как только это дошло до моего сознания, мои глаза наполнились слезами. Едва сдерживая слезы, я чувствовала себя самым несчастным человеком на свете.
– Такая одежда никуда не годится, – озабоченно нахмурился Карл. – Тебе надо надеть брюки, ботинки потолще и куртку, как у меня. – С этими словами он снял свою куртку и накинул мне на плечи.
Контраст между грубой шерстяной курткой и моим голубеньким пальтишком был слишком велик, но его куртка была гораздо чище и теплее, чем моя промокшая и грязная одежда.
– Идем, я провожу тебя домой. – Он махнул рукой, приглашая следовать за ним. Дождь уже успел смыть грязь с его ладони.
– И вы носили все эти вещи? – спросила Оливия Наталм.
– Какие вещи?
– Ну, джинсы, ботинки, куртку, как у Карла.
Натали взяла со стола фотографию, изображавшую группу подростков на уборке картофеля. Реставрируя снимок, Оливия решила, что здесь только мальчики. Но Натали загадочно улыбнулась, и Оливия внимательнее вгляделась в нечеткие лица детей.
– Так это вы и есть? – спросила она, указав на подростка, который, несмотря на джинсы, рубашку и грубые ботинки, выглядел совсем не по-мальчишески.
