– Вы меня не читали?
– Нет. Что за странная идея?
– В вашем тоне проскользнуло что-то собственническое – так говорит человек, закупивший писателя доллара за два. Подобное мне редко приходится слышать – я еще не привык. Боже мой! Помните, один раз я предложил вам собрание моих книжек в подарок? – Он любил разговоры в таком духе.
– Ага. Но я на вас не в обиде. Вы тогда напились.
– Хересу... Хересу, у Эльзы Донн. Помните Эльзу? Она поставила перед нами только что законченную картину, и вы сказали: «Очень мило». Господи, как же она разъярилась! Вы изрекли это так искренне и вяло, словно были уверены, что она должна обрадоваться. Помните? Она нас выставила, но вы уже успели набраться. Впрочем, не настолько, чтобы взять книги.
– Боялся, что прочту их и пойму, – объяснил я, – и вы почувствуете себя оскорбленным.
Китайчонок принес нам холодного белого вина. Фицстивен сказал:
– А вы, значит, по-прежнему ловите незадачливых злодеев?
– Да. Из-за этого и на ваш след напал. Холстед говорит, что вы знаете Эдгара Леггета.
В сонных серых глазах что-то блеснуло, и он слегка выпрямился в кресле:
– Леггет что-то натворил?
– Почему вы так сказали?
– Я не сказал. Я спрашиваю. – Он снова обмяк в кресле, но блеск в его глазах не потух. – Ну хватит, рассказывайте. Оставим хитроумие: это не ваш стиль, дорогой мой. А будете упорствовать – только запутаетесь. Ну-ка, что натворил Леггет?
– У нас так не принято, – сказал я. – Вы сочинитель. Вам расскажи, сразу нафантазируете Бог знает что. Я помолчу, а вы говорите, чтобы не подгонять свою историю под мою. Давно с ним познакомились?
– Вскоре после того, как переехал сюда. Он меня очень занимает. В нем есть что-то непонятное, что-то темное, интригующее. Например, в физическом отношении он аскет – не курит, не пьет, ест мало, спит, по рассказам, три-четыре часа в сутки, но в душевном, духовном плане он сенсуалист – это слово вам что- нибудь говорит? – сенсуалист на грани извращенности. Вы считали, что у меня ненормальный интерес к фантастическому. Вам бы с ним пообщаться. В друзьях у него... нет, у него нет друзей... в его ближайшем окружении люди с самыми диковинными идеями: Маркар со своими безумными цифрами, которые вовсе не цифры, а границы областей в пространстве; Денбар Керт со своей алгебраистикой, Холдорны и их секта Святого Грааля, безумная Лора Джойнс, Фарнем...
– И вы, – вставил я, – с объяснениями и описаниями, которые ничего не объясняют и не описывают. Надеюсь, вам понятно, что все ваши слова для меня – пустой звук?
– Вот теперь я вас узнаю: очень похоже на вас. – Он ухмыльнулся и провел пятерней по рыжеватым волосам. – Расскажите, в чем дело, а я пока придумаю для вас эпитеты покрепче.
Я спросил, знает ли он Эрика Коллинсона. Он ответил, что да; но знать там нечего, кроме того, что он обручен с Габриэлой Леггет, что его отец – тот самый лесопромышленник Коллинсон, а сам Эрик – это Принстон, акции, облигации и ручной мяч, славный малый.
– Возможно, – сказал я, – но он мне врал.
– Вот что значит сыщик! – Фицстивен помотал головой и улыбнулся. – Вам попался кто-то другой – кто- то выдавал себя за Эрика. Рыцарь без страха и упрека не врет, а кроме того, для вранья требуется воображение. Вы просто... Постойте! Ваш вопрос касался женщины?
Я кивнул.
– Тогда понятно, – успокоил меня Фицстивен. – Извините. Рыцарь без страха и упрека всегда врет, если дело касается женщины, – врет даже без нужды и причиняет ей множество неудобств. Это – одно из рыцарских правил: охранять ее честь и тому подобное. А женщина кто?
– Габриэла Леггет, – ответил я и рассказал ему все, что знал о Леггетах, бриллиантах и мертвеце на Голден-Гейт-авеню. По ходу моего рассказа разочарование все сильнее проступало на его лице.
– Это ничтожно и скучно, – с обидой сказал он, когда я кончил. – Я примерял Леггета к романам Дюма, а вы предлагаете мне безделушку из О'Генри. Вы разочаровали меня своими бриллиантиками. Но, – глаза у него опять блеснули, – это может иметь продолжение. Преступник Леггет или не преступник, мелкое мошенничество со страховкой – не его масштаб.
– Вы хотите сказать, что он – из этих пресловутых стратегов уголовного мира? Никак вы газеты читаете? Кто же он, по-вашему? Король бутлегеров? Заправила международного преступного синдиката? Скупщик живого товара? Главарь торговцев наркотиками? Или переодетая королева фальшивомонетчиков?
– Не будьте кретином, – сказал он. – Нет, у него хорошие мозги, и в нем есть что-то черное. Есть что-то такое, о чем он не хочет думать, но чего не должен забывать. Я сказал вам, он жаден до всего невероятного, ошеломляющего, и вместе с тем он холодный как лед... нет: обжигающе холодный. Это невротик, который держит свое тело в форме, в готовности – к чему? – а свое сознание дурманит безумными идеями. И вместе с тем он холоден и трезв. Если человек хочет забыть свое прошлое, ему проще всего заглушить память через тело – чувственностью, если не наркотиками. Но, положим, прошлое не умерло, и человек должен быть в форме, чтобы совладать с ним, если оно ворвется в настоящее. В таком случае самое правильное – анестезировать разум непосредственно, а тело беречь и укреплять.
– Так что насчет прошлого?
Фицстивен покачал головой:
– Если я не знаю – а я не знаю, – это не моя вина. Прежде чем вы распутаете свое дело, вы поймете, как трудно получить информацию в их семействе.
– Вы пробовали?
– Конечно. Я писатель. Мой предмет – души и то, что в них происходит. Его душа меня интересует, и меня всегда задевало, что он не хочет вывернуть ее передо мной наизнанку. Например, я сомневаюсь, что
