болотцем.
Спустя несколько дней после высадки и захвата Лимассола пришло известие о том, что Исаак Комнин вкупе с небольшой дружиной и императорской казной укрылся в Епископи, небольшой римской крепости в двадцати лигах к западу от гавани. Кликнув верных сподвижников и не имея терпения дождаться, когда неповоротливая армия сдвинется с места, Ричард умчался преследовать коварного деспота.
Взять цитадель с наскоку не удалось. Высокие стены и крепкие ворота Епископи оказались не по зубам горстке европейских рыцарей. Беглый император прислал гонца с посланием и предложением мирных переговоров. Львиное Сердце, действуя в своем излюбленном стиле «благородного короля-рыцаря», повелел казнить вестника, а письмо демонстративно сжечь перед воротами крепости.
Из Лимассола по прихотливо извивающимся горным дорогам доползло подкрепление. Изнывающий от затянувшегося стояния под стенами Ричард немедля учинил штурм, закончившийся для крестоносцев досадной неудачей. Комнин повторил попытку договориться. На сей раз под давлением советников английскому венценосцу пришлось согласиться.
Брызгая слюной и рубя воздух латной перчаткой, Львиное Сердце требовал почетной сдачи врага и торжественной передачи Кипра в руки европейцев. Ромей имел нахальство отстаивать свою непричастность к Мессинскому пожару, ехидно предлагал оплатить издержки Ричарда в Крестовом Походе и намекал, что доблестные паладины перепутали маленький Лимассол с Иерусалимом. Усугубляя политическую неразбериху, за деспота неожиданно вступилась ее величество Беренгария. Ричард попытался указать супруге, что женщине не следует вмешиваться в дела, ее не касающиеся, и получил прилюдный должный отпор. Свидетели шумной семейной сцены немедля разнесли слух о том, что Львиное Сердце заполучил в жены вторую Элеонору Аквитанскую, только куда моложе и острее на язык.
Переговоры закончились ничем, ибо следующим же вечером Комнин призрачной тенью улизнул из Епископи, объявившись севернее, в Пафосе. Рассвирепевший Ричард ринулся вдогонку… и все повторилось сызнова.
За полтора прошедших месяца Исаак Комнин сменил уже четвертое убежище, повсюду разыгрывая один и тот же сценарий. Он скрывался, франки настигали его и громогласно, под рев труб и стук барабанов, вызывали на честный бой. Киприот под благовидным предлогом отказывался. Крестоносцы штурмовали крепость, чаще всего – неудачно. Наступала очередь переговоров – и, когда накал дипломатических страстей становился невыносимым, киприотский базилевс вновь исчезал, запасливо прихватывая с собой внушительный обоз и сказочную казну, которой мечтал завладеть Ричард.
Деспот наверняка мог бы нанять корабль и тайком покинуть остров, но почему-то не делал этого, упрямо продолжая злить англичанина и перебегать из одного замка в другой.
Мысленно вороша страницы летописей и исторических изысканий, мессир Райхерт пытался найти логические обоснования для подобного поведения. Однако прочитанные им в XX веке материалы вопиюще противоречили друг другу, и Гунтер по-прежнему оставался в недоумении: зачем Комнин рискует своей драгоценной шкурой? Ромей надеется достичь перемирия с франками или уповает, что Ричарду надоест мотаться по Кипру в поисках ускользающего противника и тот уберется в Палестину? Всем известно, если Львиное Сердце не получает желаемого сразу – будь то крепость, женщина или золото – англичанин быстро охладевает, теряет интерес и устремляется на поиски нового приключения.
Крестоносная армия тем временем обращалась в аморфное, на глазах распадающееся скопище людей. Энтузиазм, вспыхнувший среди крестоносцев при известии о том, что Святая Земля совсем рядом, рукой подать, постепенно сходил на нет. Мирная жизнь на цветущем Кипре многим казалась куда приятнее, нежели война с сарацинами в недосягаемой покуда Палестине.
Меньшая часть крестоносного воинства кочевала по горам и долам Кипра вслед за неуемным Львиным Сердцем, преследуя Комнина. Бо?льшая обосновалась возле Лимассола, чудесным образом превратившегося из захолустного приморского поселения в обширный город. Французская армия, наиболее сплоченная, организованная и почти не участвовавшая в стычках, перебралась к соседнему городку Колосси, без труда и особого сопротивления захватила его и расположилась в тамошней крепости, ставшей резиденцией Филиппа-Августа. Сей достойный муж с ехидством взирал на эскапады Ричарда, не забывая всякий раз после очередной неудачи англичанина прислать ему длинное сочувственное послание.
Прослышав о длительной задержке крестоносной армии, на Кипре немедля объявились торговцы из Генуи, Киликийской Армении и близлежащего Триполи. Лишенный правителя и ставший фактически ничьим остров нуждался в управлении. Недолго думая и вспомнив собственную клятву в Мессине, Ричард объявил, что дарует Кипр («Еще толком не завоеванный», – язвительно уточнил про себя фон Райхерт) своей драгоценной супруге. Во исполнение обещанного и в ознаменование того, что к грядущей Пасхе царственное семейство ожидает приплода.
Беренгария милостиво приняла подарок. К общему удивлению, молодая королева подыскала себе с десяток помощников и принялась рьяно наводить порядок.
Странно, однако ни мессир Казакофф, ни Гунтер фон Райхерт, ни Мишель де Фармер в число новых приближенных ее величества Беренгарии не вошли. Гунтер заподозрил, что наваррка нарочно оборвала прежние знакомства и более не желает видеть былых друзей. Ибо они вольно или невольно могут напомнить ей о том, кого она утратила.
Мимолетный и стремительный роман Сержа де Шательро и наваррской принцессы, ныне английской королевы, прервался в день драматического бегства из Лимассольской цитадели и нелепой гибели Хайме де Транкавеля. Гунтер мог только строить предположения о том, что произошло на стене крепости. С Беренгарией он больше не сталкивался, Казаков в ответ на осторожный вопрос скривился и предложил заглянуть в ближайшую таверну, помянуть Хайме. Стороной фон Райхерт вызнал, что «польский дворянин» настойчиво добивался встречи с Беренгарией, но ему вежливо отказывали.
Когда Сержа в очередной раз выставили за дверь, русский заявил, что намек он понял. «Разошлись, как в море корабли!» – с фальшивой трагичностью провозгласил он, в тот же вечер устроив грандиозную попойку и драку в таверне. Райхерт же озадачился вопросом, от кого все-таки умудрилась понести прекрасная и ветреная наваррка: от собственного венценосного супруга, давнего поклонника Хайме или Сержа? Германец был склонен поставить на уроженца Ренн-ле-Шато и посочувствовать Беренгарии, так неожиданно лишившейся верного паладина.
Говоря по правде, русскому было грех жаловаться. Романтически-лихое спасение Беренгарии повлекло за собой дождь королевских благодеяний и благодарностей. Досадный инцидент на мессинской улице, когда Казаков умудрился приложить Ричарда Львиное Сердце физиономией о мостовую, благополучно предали забвению. Барон де Шательро получил место при дворе, кругленькую сумму в золоте и возможность по собственному усмотрению выбрать лен в пределах Кипра – когда оный остров окончательно перейдет под руку Ричарда. Спасенные фрейлины наперебой рассказывали о невероятном героизме польского дворянина и английского шевалье, сокрушаясь о безвременной кончине третьего участника событий, отважного Хайме де Транкавеля из Лангедока, и самое малое полдюжины менестрелей уже состязались меж собой на предмет, кто сложит о героическом побеге лучшее лэ. (Ни один из них, верно, не пел о том, о чем рассказывал Казаков Гунтеру, когда они наконец остались наедине. Ни о трех полных магазинах «Тоцкого», которые Казаков выжег по стражникам, покуда Тедди с женщинами спускали на воду лодку; ни о том, как беглецы на хлипкой рыбацкой лодчонке выгребали против ветра, а благородные дамы в бешеном темпе вычерпывали стремительно прибывающую воду со дна шлюпки; ни о том, как вконец ополоумевшая погоня принялась садить из луков, и, когда стрела раздробила шевалье Чиворту локоть, его весло подхватила мадам де Куртенэ; ни о том, как чистым провидением спасся сам Казаков – он потом демонстрировал Гунтеру разряженный «Панасоник» с намертво застрявшим в нем наконечником стрелы…)
Незамедлительно после получения всех указанных милостей Серж де Шательро навестил в приватном порядке своего недавнего патрона, мессира Ангеррана де Фуа. (Тут надо сказать, что остававшиеся в «гостях» у Комнина свитские Беренгарии не пострадали совершенно. После того, как самая ценная птичка с легкой руки барона де Шательро и покойного Хайме де Транкавеля покинула золоченую клетку, остальные пленники как заложники немногого стоили. Закрыться ими от ричардова нашествия не представлялось возможным, казнить не было решительно никакого смысла – на что и рассчитывали, планируя свою авантюрную эскападу, заговорщики – так что все они, несколько ошалевшие и отощавшие, но в полном здравии, были извлечены из узилища в день взятия лимассольской цитадели.) Беседа за закрытыми
