что.
Наступление южной весны не шло ни в какое сравнение с медленной сменой природных сезонов в Европе. Казалось, только вчера крестоносную армию нещадно поливало холодным дождем и засыпало снегом. Сегодня повсюду журчали ручьи, распускались белые цветы вишен, от земли валил теплый пар, а окрестные холмы подернулись изумрудной зеленью.
Вместе с оживающей природой воспрянули духом и люди. Все дорожные трудности, казалось, остались позади. Впереди поднимались горы Тавра, лиловые на фарфорово-голубом апрельском небе, и сложенная из темно-желтого камня приземистая крепость Святого Ангела, оседлавшая невысокий перевал и уже которую сотню лет верно оборонявшая северную границу Киликийской Армении. За стенами крепости жил и разрастался небольшой торговый городок, а пологие холмы к югу и востоку от крепости постепенно заполнялись разноцветными шатрами крестоносного воинства.
Армия Барбароссы вторые сутки маршировала через небольшие крепостные ворота, втягиваясь в них, как огромный поток в слишком узкое горлышко бутылки, огибала городок и располагалась на стоянку. Старый император не ошибся в расчетах: здесь, в Армении, были рады воинству Христову, здесь армия могла пополнить запасы провианта и придти в себя после изнурительного перехода через зимние степи Малой Азии. Однако рассчитывать на долгий отдых не приходилось. Еще два, самое большее три дня, чтобы успели подтянуться отставшие отряды – и воинство снова двинется в путь. Сперва к Тарсу, столице Киликии, оттуда к границам графства Эдесского, затем, следуя изгибу морского берега, повернет южнее. А там – последний долгий переход вдоль побережья Средиземноморья, через княжества и графства Святой Земли, спасать осажденную Акку – и Иерусалим…
По сохранившейся в имуществе обер-лейтенанта истрепанной карте мира малого масштаба предстоящий путь выглядел крайне простым и даже не слишком длинным. Месяц, от силы два. По давно обжитым и процветающим землям Палестины. Если, конечно, ничего не произойдет. Если история не возьмет того, что ей причитается по праву. Если Барбаросса благополучно минует грешный Салеф, тонкую царапинку посреди хребтов Таврийских гор. Вертя карту так и эдак, Гунтер прикидывал, где могла располагаться треклятая речушка. Где-то в окрестностях города Сис… но уцелело ли бывшее византийское поселение к началу XX века, когда печаталась карта? Или сменило имя, превратившись в малоизвестный турецкий городок?
Речка Салеф стала для германца навязчивой идеей. Все предыдущие недели и месяцы путешествия он старательно избегал раздумий о грядущем инциденте, легкомысленно решив: а, доберемся до места – решим, что делать! Берега Салефа становились с каждым днем все ближе и ближе, а мессир фон Райхерт не пришел ни к какому разумному выводу. Вмешаться? Оставить все как есть?..
А тут еще Дугал со своими загадками!
Кельт заявился на следующий день после того, как армия оставила позади дымящиеся руины Коньи. Сперва долго выспрашивал обиняками, не замечали ли они с Мишелем в последние дни чего-нибудь подозрительного, да не крутился ли рядом с их стоянкой кто-то незнакомый… Впавший в желчное настроение де Фармер заявил кельту, что вокруг обретается по меньшей мере несколько тысяч совершенно незнакомых людей, а бивак английского посольства уже давно превратился в маленькую отдельную армию. В общем, прекращай ходить вокруг да около, и говори толком, что стряслось!
Однако прямого ответа нормандец так и не дождался. Мак-Лауд уклончиво похмыкал и посоветовал быть начеку. Мол, у него скверные предчувствия. Фон Райхерт немедля сделал точный и правильный вывод: шотландец что-то разузнал, но, как всегда, не спешит посвящать знакомцев в свои планы.
– Ну его! – раздраженно заявил Мишель, когда Дугал, так ничего и не объяснив, убрался. – То треплется без устали, то вдруг замолкает, ровно еретик на инквизиторском дознании! Чего он хотел нам сказать, а, Гунтер?..
Мессир фон Райхерт в ответ вяло пожал плечами. У него хватало собственных забот. Экстремальный верховой вояж по Малой Азии дался уроженцу XX века дорогой ценой. Никогда еще прежде на долю Гунтера не выпадало подобной нагрузки, изматывающей человека телесно и духовно. Он хронически недосыпал, судя по ощущениям, потерял несколько килограмм, и постоянно хотел есть. Ежедневное многочасовое сидение в неудобном седле вызывало судороги в икрах, от холода и резких порывов пустынного ветра слезились глаза, а психика пришла в совершеннейшую негодность. Усугубляли мучения необходимость постоянно таскать на себе легкий доспех – ха, одно название, что «легкий», к вечеру кольчуга казалась Гунтеру весящей не меньше двух десятков килограмм! – пыль и налипающая на ноги людей и лошадей грязь, смерзающаяся огромными комьями. Благородные рыцари считали чистку обуви совершенно излишним занятием, ибо «полфунта – не вес, а больше – само отвалится». Бритье и личная гигиена также почитались в походе излишними, и обросший рыжей щетиной обер-лейтенант уже не задумывался, от кого воняет больше – от его коня или от него самого.
Германец смертно завидовал Казакову, всю зиму благополучно прохлаждавшемуся на Кипре, до зубовного скрежета возненавидел Ричарда Львиное Сердце, отправившего пленителя Исаака Комнина на эту убийственную прогулку, и недоумевал, почему его приятели не испытывают никаких особенных мучений. Словно происходящее для них в порядке вещей. Даже хрупкая дамочка Агнесса и ее малолетние племянники переносили тяготы пути лучше, чем кадровый офицер германского Вермахта!
В этом крылось нечто неправильное, нарушающее общепринятый порядок вещей…
Скверное настроение и усталость не желали проходить даже здесь, в относительно теплой Киликии. Царившая вокруг весна не радовала, головную боль усугубляла царившая вокруг неразбериха. Мишель, теперь выглядевший изрядно старше своих законных семнадцати с небольшим лет, вел жизнь, подобающую благородному рыцарю. Сиречь довольно быстро обзавелся дамой сердца, несколькими слугами и мальчишкой-оруженосцем, дальним родственником своей итальянской подружки Мариэтты. Его стараниями маленький бивак стремительно превращался в подобие кочующего табора. Оруженосца де Фармер подобрал себе под стать, такого же склонного к авантюрным выходкам юнца. Гунтер невзлюбил Джентиле, смазливое чернявое создание, с первого дня знакомства, сам толком не зная почему. И самым натуральным образом разозлился, когда Мишель выразил искреннее недоумение, отчего сотоварищ не следует его примеру, упрямо пытаясь сам обслуживать себя и всякое утро подолгу возясь с укладкой походного скарба.
Германец попытался объяснить свое нежелание обзаводиться свитой дармоедов, запутался в аргументах и не на шутку рассвирепел. Мишель остался в искреннем недоумении – что вызвало у сотоварища такое раздражение? Он ведь хотел, как лучше…
В маленьком лагере жизнь английских подданных била ключом. Кто-то хлопотал около костра, где булькал котелок, кто-то возился с имуществом Мишеля. Снедаемый меланхолией Гунтер забрался в шатер, рухнув на изрядно потрепанный тюфяк и провалившись в полудрему. Раздающиеся поблизости голоса неразборчиво долетали до него, словно преодолевая водную толщу. Некоторые он узнавал даже сквозь сон – басок Мишеля, звонкий дискант его оруженосца, рявканье старшего конюха, бывшего сержанта в армии Старого Гарри… Несколько раз кто-то заходил в палатку и уходил, хлопая тяжелым входным полотнищем. Явившиеся де Фармер и Джентиле долго болтали вполголоса, сдавленно хихикая, точно парочка мальчишек. Фон Райхерт лениво подумал, не швырнуть ли в них сапогом, чтоб заткнулись, и приоткрыл один глаз. Похоже, близилась ночь, и под потолком шатра, как обычно, зажгли вставленную в слюдяной арабский фонарик свечу.
В следующий раз германец проснулся в полной темноте – от звуков яростной возни по соседству. Поначалу он не сообразил, снится это ему или происходит наяву. Кто-то надсадно хрипел, слышались глухие удары и сдавленные вскрики. Ему в бок с размаху врезалось нечто увесистое и тут же отдернулось. Пронзительно взвизгнул оруженосец Мишеля. Мессир фон Райхерт автоматически бросил ладонь к висящей на поясе кобуре. Вспомнил, что пистолета нет и быть не может – он хранится где-то на дне вьюков с личным имуществом барона Мелвиха. Зашарил руками под импровизированной подушкой, ища кинжал… Об его ноги снова споткнулись, и стало понятно, что без огня в охватившей шатер суматохе не разобраться.
Свеча то ли догорела сама, то ли была потушена. Под аккомпанемент побоища Гунтер лихорадочно искал зажигалку. Провернувшееся зубчатое колесико больно царапнуло палец. Колеблющийся огонек с трудом осветил ближайший кубический дециметр пространства. Борющиеся тени внезапно застыли. Что-то коротко хрустнуло – так мерзко, что звук дрожью отдался в зубах и костях.
