своей шелестящей зеленью или груды камней молодым, нежным мхом.
В городе не осталось больше жителей, один только сброд, только злой и дикий народец, который нашел себе убежище в полуразвалившихся старинных дворцах и пас тощих коз в прежних садах и на улицах. Да и это последнее население постепенно вымерло от болезней и сумасшествия; лихорадка, поселившаяся в заболоченном краю, довела его до полного опустошения.
Останки древней ратуши, которая когда-то была гордостью своего времени, возвышались и теперь еще во всем величии и воспевались в песнях на всех языках, став источником бесчисленных сказаний соседних народов, чьи города тоже давно погибли, а культура выродилась.
В детских историях о привидениях и унылых пастушеских песнях еще всплывали в искаженном виде различные имена города и его былое легендарное великолепие, а ученые далеких, ныне процветающих народов предпринимали иногда рискованные исследовательские экспедиции на место развалин, тайны которых возбуждали воображение школьников, мечтающих о дальних странах. Полагали, что там некогда существовали ворота из чистого золота и гробницы, полные драгоценных камней, а остатки диких кочевых племен из старых, навсегда ушедших времен до сих пор хранили секреты магии и колдовства.
Лес спускался все дальше с гор на равнину, озера и реки возникали и исчезали, а он продвигался вперед, захватывая и окутывая постепенно всю страну, развалины старых городских стен, дворцов, храмов, музеев, и вот уже лисы, куницы, волки и медведи заселили пустынную глушь:
На месте одного из разрушенных дворцов, от которого не осталось ни камня, поднялась молодая сосна, которая еще год назад была первым вестником и посланцем надвигающегося леса. Теперь же и она смотрела вдаль, на обогнавшую ее юную поросль.
«Вперед!» — воскликнул стучащий по стволу дятел, видя подрастающий лес и радуясь чудесному зеленому прогрессу на земле.
Сказка о плетеном стуле
Молодой человек сидел один-одинешенек в своей мансарде. Он хотел стать художником; но для этого надо было преодолеть немало трудностей, и первое время он спокойно жил в своей мансарде, помаленьку взрослел и часами просиживал перед маленьким зеркалом, пытаясь нарисовать свой портрет. Он уже заполнил такими рисунками целую тетрадь и некоторыми из них был очень доволен.
— Принимая во внимание, что я нигде не учился, — говорил он себе, — этот рисунок можно считать вполне удавшимся. Какая интересная складка вот тут, у самого носа. Сразу видно, что во мне есть нечто от мыслителя или что-то в этом роде. Стоит мне немножко опустить уголки губ, и появляется выражение глубокой скорби.
Однако когда он рассматривал рисунки некоторое время спустя, они ему чаще всего уже не нравились. Это было неприятно, но он утешал себя тем, что делает успехи и предъявляет себе все более высокие требования.
К своей мансарде и к вещам, которые он в ней разложил и расставил, молодой человек относился вовсе не так внимательно и душевно, как хотелось бы, но, во всяком случае, отнюдь не плохо. Он был к ним несправедлив не больше и не меньше, чем другие люди по отношению к своим вещам; он их едва замечал и почти не знал.
Когда ему в очередной раз не совсем удавался автопортрет, он читал книги, из которых узнавал, как жили люди, начинавшие, подобно ему, в бедности и неизвестности и ставшие потом знаменитыми. Такие книги он читал с удовольствием, находя в них свое собственное будущее.
Вот так сидел он однажды немного расстроенный и подавленный у себя дома и читал об одном весьма знаменитом голландском художнике. Он прочитал, что этот художник был одержим великой страстью, доходившей до безрассудства, — он горел желанием стать хорошим художником. Молодой человек нашел, что у него с этим голландским живописцем есть некоторое сходство. Продолжив чтение, он обнаружил и кое-что иное, применимое к нему в гораздо меньшей степени. В частности, он узнал, что в плохую погоду, когда нельзя было писать на природе, этот голландец неустанно и усердно срисовывал все предметы, даже самые незначительные, которые попадались ему на глаза. Так, однажды он написал пару деревянных башмаков, а в другой раз старый, покосившийся стул, грубый, корявый крестьянский кухонный стул из обыкновенного дерева, со сплетенным из соломы и основательно потертым сиденьем. Этот стул, который в иных обстоятельствах не удостоил бы взглядом ни один человек, он выписал так любовно и точно, с такой страстью и самоотверженностью, что получилась одна из самых замечательных его картин. Автор книги нашел много прекрасных, прямо-таки трогательных слов, чтобы воздать должное соломенному стулу.
В этом месте молодой человек перестал читать и задумался. Тут было нечто новое, это надо было испробовать самому. Ему захотелось немедленно — ибо молодой человек отличался весьма решительным нравом — последовать примеру великого художника и попытаться на этом пути добиться признания.
Оглядев свою чердачную каморку, он понял, что еще плохо знает вещи, среди которых живет. Покосившегося стула с соломенным сиденьем, как и деревянных башмаков, нигде не было, и он на некоторое время почувствовал себя подавленным и обескураженным; на душе у него было почти так же, как случалось всякий раз, когда он терял мужество, читая о великих мастерах: молодой человек заметил, что у него отсутствуют и никак не хотят появляться именно те мелкие признаки и удивительные стечения обстоятельств, которые играли столь важную роль в жизни тех, других. Но скоро он взял себя в руки и осознал, что теперь-то он как раз и должен упорно идти своим путем к славе. Он внимательно огляделся в своей комнатке и обнаружил плетеный стул, который вполне мог послужить ему моделью.
Ногой он пододвинул стул ближе, заточил рисовальный карандаш, положил на колено альбом и принялся за работу. Первыми легкими линиями он, как ему показалось, довольно точно наметил форму и быстро приступил к решительным действиям, обводя контуры жирной чертой. Внимание его привлекла глубокая треугольная тень в углу, он энергично набросал ее и продолжал в том же духе, пока что-то не стало ему мешать.
Некоторое время он продолжал рисовать, затем отодвинул от себя альбом и внимательно вгляделся в рисунок. Ему стало ясно, что плетеный стул нарисован не так, как надо.
Сердито проведя еще одну линию, он недовольно уставился на лист бумаги. Нет, не годится. Художник разозлился.
— Да ты дьявол, а не стул! — в ярости крикнул он. — Такой капризной твари мне еще не доводилось видеть!
Стул слегка заскрипел и невозмутимо ответил:
— Ты только вглядись в меня хорошенько! Я такой, каким меня сделали, и не собираюсь меняться.
Художник толкнул его носком ноги. Стул отодвинулся и стал выглядеть не так, как прежде.
— Глупый стул! — воскликнул юноша. — Ты весь пошел вкривь и вкось.
Плетеный стул едва заметно улыбнулся и мягко проговорил:
— Это называется перспектива, молодой человек.
Юноша вскочил на ноги.
— Перспектива! — в бешенстве закричал он. — Приходит какой-то болван в образе стула и разыгрывает из себя учителя! Перспектива — мое дело, а не твое, заруби себе это на носу!
Стул не сказал больше ни слова. Художник нетерпеливо прошелся несколько раз по комнате, пока снизу не раздался стук палкой в потолок. Под ним жил старый ученый, не выносивший шума.
Художник сел и достал свой последний автопортрет. Но он ему не понравился. Молодой человек считал, что в жизни он красивее и интереснее, и это было правдой. Он снова раскрыл свою книгу. Но в ней и дальше шла речь о раздражавшем его голландском соломенном стуле. По его мнению, стул этот наделал слишком уж много шума, да и вообще…
Молодой человек отыскал свою шляпу, какую обыкновенно носят художники, и собрался немного погулять. Как-то раз, вспомнил он, ему уже приходила в голову мысль, что живопись не приносит удовлетворения. С ней связаны только муки и разочарования, в конце концов, даже лучший в мире художник может изобразить только поверхность вещей. Для человека, любящего глубину, это, конечно, не
