— Что тебе надо, Симеркет? — спросила стражница. Он удивленно приподнял бровь; подумать только, они знают его имя.
— Я хочу увидеть Мать Милитту.
На этот раз они не возражали и не чинили препятствий, а повели его прямо к основанию парящей обсерватории своей предводительницы.
— А она когда-нибудь спускается на землю? — спросил Симеркет слабым голосом, неохотно ставя ногу на ступеньку.
Медленно, держась за стены, задрав лицо, чтобы не смотреть вниз, он пополз наверх. На вершине башни, как и тогда, восседала Мать Милитта, вглядываясь через бронзовые трубы в звезды и делая пометки на глиняных табличках. Она даже не взглянула на Симеркета, когда он поднялся в ее отсек.
— Мне есть, что сказать хорошего, — объявила она своим низким, почти мужским голосом. — Сешатская звезда снова повернулась на своей орбите и скоро возвратится на свое место над Египтом. Вероятно, ты не был тем злом, которое она предсказывала, Симеркет. В действительности я начинаю думать, что ты принес Вавилону удачу!
— Если бы ты потрудилась прочитать мой гороскоп, то, возможно, знала бы это раньше!
— Болван, — ответила она грубо. — Неужели ты думаешь, что я не читала?
Он посмотрел на нее, и его черные глаза внезапно вспыхнули.
— Тогда почему ты не сказала мне, кто была эта женщина? — злобно прошипел он, не в силах сдержать эмоции.
— Я так понимаю, ты имеешь в виду женщину, которая приходила сюда после убийства на плантации?
— Ты знаешь, о ком я. О той, что была одета принцессой.
— Ты должен понять, Симеркет: гагу живут не ради торговли, как думает большинство, а для защиты женщин, страдающих от мужского насилия. Почему, ты думаешь, я пошла той ночью на плантацию? После того, что сказали мне звезды, не имело значения, была ли принцесса эламкой, темноголовой — или даже египтянкой! Женщина в опасности всегда найдет у нас убежище, пока мы живы.
— Но было жестоко позволить мне уйти, оставив меня в неведении… Если ты прочла мою карту, как ты не увидела мою любовь к ней?
— Я увидела ее. Не думаю, что когда-нибудь видела на небе нечто подобное раньше. Она почти так же сильна, как твоя любовь к истине, как твое желание ясно видеть все вещи. Эти желания в тебе равносильны и проходят через всю твою жизнь.
— В таком случае, почему ты отпустила меня? Я едва остался жив! Я мог никогда ее больше не увидеть!
Его голос был хриплым, без выражения.
— Именно оттого,
Симеркет почувствовал, как у него стало покалывать в голове; он не учел такой возможности.
— Что еще ты увидела на своем небе, Мать Милитта? — тихо спросил он.
— То и увидела! Увидела, как ты губишь тех, кто тебя любит. Я видела, как смерть преследует тебя на каждом шагу. Ты несешь погибель тем, кто привязывается к тебе, ибо причиняешь им такую боль, что способен мгновенно разрушить всю радость их жизни.
Симеркет опустил глаза, не в состоянии выдержать ее прямой взгляд. Все, что она сказала, было правдой.
— Теперь ты знаешь, почему я не могла позволить тебе пойти к ней или даже сказать тебе, что она здесь — пока сама не покажу ей, что тебе звезды предсказывают.
— И ты показала?
— Сегодня. Теперь она сама решит, какое будущее выбрать. Знай, что ей предложили остаться здесь. Это право мы даем всем женщинам, что прибиваются к нам. Ни один мужчина не сможет увести ее отсюда без ее согласия.
Он сглотнул.
— Когда я узнаю о ее решении?
— Подожди за воротами до завтрашнего утра. Тогда и получишь ответ. Но предупреждаю: не кричи у ворот. В День лжецаря мы должны отдаться нашим собственным ритуалам…
Итак, он сидел на горячем солнце, свесив ноги в ров. Надежда грела его душу, но отчаяние леденило ее. Что решит Найя? Жить с ним означает иметь в качестве постоянного спутника смерть. Пойдет ли она на это? Но Мать Милитта только подтвердила то, что все в Египте уже доподлинно знали — Симеркет последователь Сета, и ему сопутствуют опасности и хаос…
Из ближайшего двора раздались крики. Он быстро повернул голову. Сердце его остановилось — но тут же забилось ровно: толпа следила за трюками гимнастов, они двигались по натянутому канату; один вдруг притворился, что падает, но в последний момент успел схватиться за канат… Вот так и он живет!
Симеркет сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.
Воздух в тот день был насыщен мириадами запахов — речная рыба шипела на сковородках торговцев съестным, свежевыпеченный хлеб, намазанный медом, бесплатно раздавался детям (его затошнило, ибо после склепа он сомневался, что когда-нибудь снова захочет ощутить вкус меда); речные птицы жарились на вертелах; их кожа потрескивала в жарком пламени, жир заливал угли.
Однако он сразу узнал этот знакомый запах — запах цитрусового масла, который долетел до него, подавив все прочие ароматы.
Он обернулся.
— Любовь моя, — сказала она.
И упала в его объятия.
В последующие годы Симеркет часто вспоминал эти короткие недели, последовавшие за Днем лжецаря, как самые счастливые в своей жизни. Он и Найя были почетными гостями в святилище Бел- Мардука, где его бывший раб был коронован на трон царя Месопотамии. Они перемигнулись, когда Высший Маг Адад звонко хлестнул Мардука по физиономии, прежде чем водрузил ему на голову корону. Адад кратко напомнил Мардуку и толпе собравшихся, что цари в Месопотамии смертны и что царствование на троне — тяжкое бремя, безрадостная обязанность. Церемония оказалась долгой и замысловатой, так что он и Найя терзались скукой. Однако оба замерли в восхищении, когда Мардук протянул руку, чтобы схватить простертую длань Бел-Мардукского божка. Симеркет почти ожидал, что ударит гром или что закипит святая вода в фонтанах, но ничего подобного не произошло. Однако когда он позднее вспоминал этот миг, то понял — действительно случилось что-то божественное, необычайное: чудо обретения народом своей родины после трехсот лет порабощения ее иноземными завоевателями. И возможно, самым чудесным во всем этом было то, что и он, Симеркет, сыграл в этом роль.
На тех ночных празднествах пела Нидаба. Одну песню она спела в честь Симеркета. Сидя с Найей на царском постаменте, он был более смущен, чем польщен. Найя тихо прыснула со смеху, закрывшись ладошкой, когда увидела, как он залился краской, силясь принять достойный вид — Нидаба поэтически выразила ему благодарность всего народа. Хотя ее голос, как и всегда, был таким же мелодичным, в древнем тексте, который она распевала, речь шла о легендах, с которыми он и Найя не были знакомы. И они сбежали с праздника — едва лишь им позволили приличия.
Дороже почестей и даров, которыми осыпал их Мардук, для них было время, которые они проводили одни, в постели, шепчась всю ночь напролет — время, которое Симеркет вспоминал как самое счастливое. И там, в его объятиях, Найя раскрыла ему остатки тайны.
— Когда ты узнал о том, что я жива? — спросила она, поглаживая шрам на его лбу.
— В тот самый момент, как увидел в этом ужасном кувшине принцессу Пиникир в твоей накидке… Я сразу понял, что ты сделала, глупышка…
— Как ты меня назвал?
— Ты поменялась с ней одеждой, да? Чтобы спасти ей жизнь.
— Ну и что? — спросила она с вызовом.
