Он как-то покраснел, зачесался, рывками открыл окно, после чего мы вышли в коридор, где он продолжал говорить о своих планах развести поросят и ягнят, проложить водовод к серным источникам, о которых читал в Интернете, и создать хор тирольского пения. Не поленился принести из купе наши рюмки:
— Ну, чтобы в этом моём новом доме все ролексы-люрексы и жалюзи-джакузи на месте были!.. Система долби для дебилов! Чистый воздух, яркое солнце, полная чаша!
— Да, в чаще тиши чешут уши ежи и ужи… — понял я и тоже захотел в летнюю баню дедушки Людвига, где так хорошо будет целоваться с Алкой, когда она приедет в Баварию… «Я ей покажу ту скамейку, где ей вставать на коленки… И если дедушка Людвиг тоже захочет отстегивать ей 400 долларов в месяц, я против не буду — пусть… Не противно… Ведь я сам из дедушки, через папу, вышел!»
Было поздно, около трёх часов ночи. Поезд спал. Мы смотрели в открытое окно, полковник что-то говорил о новом доме (надо присмотреть в Мюнхене кресла-качалки, столик для фруктов на колёсиках, чилим[120] на высокой ноге), а меня не отпускала тёмная летняя баня, где однажды я вечером ждал соседку — она вошла, я набросился на неё сзади, стал лапать, а это оказалась мама, искала меня и случайно зашла… И с тех пор мама иногда входит в самый неподходящий момент, отчего всё рушится и падает…
Вдруг краем глаза я заметил, что в конце вагона возник Исидор — без фуражки и без кожаного плаща, в джинсовом костюме. В одной руке у него была незажженная сигарета. Его качало и носило вместе с вагоном, и он, чертыхаясь, цеплялся и бился о стенки, высоко поднимая ноги, чтобы не упасть.
Я замер, обернулся к окну. Может, не заметит?
Но когда Исидор был рядом с нами, его так основательно тряхнуло, что он налетел на полковника и угрожающе заворчал:
— Ты чего, ёб твою… — Но тут увидел меня и по-пьяному широко удивился: — Ты, бакалавра немецкая, откуда?
— Что? Кто? Не знаю! — ответил я, но Исидор обрадованно раскрылся:
— Да это я, Исидор! Не узнаешь, дурачок германский?
А полковник — услышав имя и увидев нашивки на плаще — быстро, точно и нацеленно ударил Исидора двумя пальцами куда-то в стык горла и груди, отчего Исидор, громко икнув, упал на пол, а полковник, выхватив из подмышки пистолет, добавил рукоятью по косичке. Потом, держа одну ногу на Исидоре, а туловищем залезши в купе, сдёрнул на пол свою сумку, выхватил оттуда пластиковый жгут и, повернув икающего Исидора лицом вниз, грубо, с треском заломил его руки на спину и скрепил пластиком.
— Вот так, Исидор, шени деда[121]… Фредя, втащите его в купе, а я сейчас… — Вскочил и, сунув пистолет под мышку, поспешил в купе проводников.
Я попытался втянуть Исидора. Но двери были узки, а он — длинен и широк. Во время этих движений он пришёл в себя, непонимающе смотрел половиной лица:
— Кто это? Что это было?
— Это милиция было…
— А ты что же, от ментов? Провокатор, сука? А?
И он, перевалясь на бок, извернувшись, больно ткнул меня ногой в живот и заерзал, пытаясь подняться, но это ему не удалось — полковник уже спешил назад (проводница побежала в другой вагон). Видя, что какие-то двери купе начали открываться, он громко закричал:
— Милиция! Задержание опасного преступника! Закрыть двери! Опасность номер один! Без приказа двери не открывать!
Двери тотчас захлопнулись, а полковник, перешагивая через Исидора, сказал, утирая лоб:
— Сейчас наряд придёт, заберёт эту сволочь… Ну что, бедный Насрулла не снится тебе? Ничего, он тебе еще отомстит, еще поднасрёт тебе в твоей козлиной жизни! Еще будет сниться долго, лет десять как минимум, уж я позабочусь!..
Исидор с пола затравленно смотрел то на полковника, то на меня, дёргал головой в крови, шептал:
— Ну, курва подсадная, подожди, мы до тебя доберёмся, нигде не спрячешься!
Полковник небрежно ткнул его ногой куда попало:
— Пасть заткни! До этого ты не доживёшь, погань! Будут тебя в лагере шпилить день и ночь в твой женский хвостик! Тухнуть в лагере будешь, гнида паршивая, вшивая! Сидор-пидор кликуха будет! — и вслед выкрикнул водопадом несколько непонятных, но угрожающих фонем, которые, будто большие пузыри, вздувались и с трескучим скрежетом лопались.
Ошарашенный этими звуками и скоростью, с какой действовал полковник, и видя, что кровь дотянулась до глаза Исидора, я машинально вынул из кармана платок и вытер ему лоб, на что полковник усмехнулся, но ничего не сказал, а Исидор буркнул:
— Иуда проклятый! — А я же, не зная, куда деть окровавленный платок, выбросил его в окно, но он, влетев обратно, облепил мне плечо, словно кровавый паук, и я с дрожью стал стаскивать его с себя. Полковник, поправляя пистолет под мышкой, сказал:
— Нет, Сидор-пидор, это не он иуда, а этот, ваш радикал… Мы его взяли, он вас всех и сдал, раскололся, как гнилой орех, всё подробно написал… Наша группа едет вас брать, ты вот первая ласточка, сама прилетела… А Фредя просто домой летит… Хватит, нахлебался тут…
Исидор замер, непонимающе глядя то на меня, то на полковника, который, ногой отодвинув его ноги, придвинулся к окну, и я увидел, что лицо его оживлено и возбуждено. Перехватив мой взгляд, он подтвердил:
— Да, этого в Альпах будет не хватать… Я же ищейка, пёс! Для меня ловить и сажать как для других — рыбу ловить или зайцев стрелять! Ух, ме магати деда!..[122]
Появились два растерянных молодых милиционера. Придерживая фуражки, они не без опаски приблизились. Полковник показал удостоверение, они сделали под козырёк. Он приказал:
— Этого выгрузите на ближайшей станции. Что будет сейчас?
— Бологое.
— Вот, позвоните туда, в линейный отдел, пусть сотрудники выйдут к поезду и заберут его, а завтра отправят в Москву, я сейчас оформлю задержание… Это опасный преступник, фашист, убийца, с ним — осторожность номер один.
Милиция стала поднимать Исидора. И первое, что он сделал, встав на ноги, — плюнул в меня:
— Ты, сука цветная, еще поплатишься за блядство…
В первый миг я машинально утёр теплое и влажное со щеки, во второй какое-то красное сияние ударило в меня изнутри, я схватил его за отвороты куртки, закричал:
— Я не сюка, я фашист, буду тебе бью, пью, вью!
Нас понесло, милиционеры отскочили, Исидор со связанными руками повалился на пол, а я удержался на ногах и начал пинать его так яростно, что полковник оттащил меня сзади:
— Маузи, хватит, этим займутся другие, это не ваше дело… А пацифист, кричали! Ногами, а, живого человека, да ещё связанного, а?.. Одобряю! Делаете успехи!
От его ободрения мне стало больно и стыдно — бить связанного, живого! Тошная горячая дурнота прилила к горлу, я успел отвернуться к открытому окну, но часть блевоты залетела обратно в вагон, осела темными пятнами где попало, но полковник в азарте не замечал этого, командовал:
— Вы, салаги, держите его крепче. Фредя, заходите в купе, из вас фашист — как из дерьма пуля… — а сам сел к столу заполнять какой-то вынутый из сумки бланк, пробормотав в мою сторону тихо, чтобы не было слышно в коридоре: — Видите, как удачно получилось! И подонок пойман, и вас отмажем, особо отметим в протоколе, что преступник был задержан в результате разыскных данных, полученных благодаря оперативной помощи главного свидетеля, господина Манфреда Боммеля по кличке Маузи…
— Какое это ещё такое — кличка? Ключка? Ключик?
— Шучу, шучу… Я же говорил, вы мне всё время приносите удачу!
Слыша, что в коридоре начались какие-то перепалки, полковник резво содрал с подушки наволочку и дал мне, сказав:
