— До того, как случилось несчастье, он успел показать мне этих двоих, Тугуши и Ладо, но там ловить нечего: один вообще какой-то дегенерат, весь в бинтах и гипсе, где-то попал в аварию, а второй — мой приятель, я его знаю по городу, Ладо, хороший парень. Журналист, работает в газете. Что ты с него возьмешь?
— Правильно, — махнул рукой майор, торжественно покопался в кармане, достал пачку денег и сказал:
— Мака, вот тебе десять тысяч за Амоева. Пока больше не принесли, просят подождать до среды. Знаешь ведь, как у курдов: надо подождать, пока соберут, пока принесут. Но зато у них это четко.
— Откуда у них деньги? Все они богачи? — еле слышно спросил Мака.
Майор усмехнулся его наивности:
— Как муша или таксис может быть богачом? Нет, конечно. Просто все, что они на свадьбах и крестинах дарят, записывается, и когда кого-нибудь ловят, то из этой общинной кассы можно взять ту сумму, которую ты когда-то дарил людям. Живой банк, короче! Касса взаимовыкупа! Вот десять тысяч тебе на цветы... И вот, — покопался майор в своем синем кителе, вынул два мятых листка. — Вот показания твоей будущей жены...
— А что случилось? — полушепотом, полуглазами спросил Мака.
— Кошка с мышкой обручилась! — заколыхался майор. — Ничего не случилось. Я с Бати в нарды сыграл, выиграл у него, все в порядке теперь. Пойдет в тюрьму.
— Как в тюрьму?
— Шучу. Какая тюрьма? Для чего он в тюрьме нужен? Я ему сказал, чтоб он полтинник принес — и все. И свободен. .. за недостатком улик... Если за каждую брошенную палку сажать, так это надо будет тюрем до Сахары понастроить, если не до Антарктиды... Когда ты жену трахаешь, а она не хочет — это что, не насилие? Это тоже насилие. И это насилие, и то. Самец на то и самец, чтоб он эту самку насиловал и свое семя в нее внедрял, хотя бы и насильно. Какой же он самец, если он на нее не вскочит? А тебе, дорогой, не советую торопиться с женитьбой. Куда там? Выбери, посмотри, узнай хорошенько, кто она, чем дышит, кто родители, деньги есть, нету...
— Что, ему с родителями жить или с деньгами? — вступился за партнера Пилия.
— А ты как думал? И с деньгами, и с родителями. Умные люди, кстати, советуют в первую брачную ночь трахать не невесту, а тещу — если теще понравится, то тогда семейная жизнь будет у тебя протекать в мире и спокойствии.
Пилия засмеялся:
— Лучше уж тогда бабушку...
— Глупости! Теща — это вещь, от нее много пользы может быть, если ее как следует приручить. Теща тоже хочет жить... особенно с молодым зятем... они все своим дочерям черной завистью завидуют...
— А ты свою тещу трахал? — спросил Пилия.
Майор колыхнулся:
— Нет, она слишком толстая была, обхватить невозможно. .. Зато какое чакапули[143] готовила!.. Умерла, бедная, от диабета... Так торты любила, каждый день по торту съедала... А ты не передумал от нас убегать?
— Нет, — сказал Пилия. — Хочу попробовать другую жизнь.
— Ну-ну, только на себя потом пеняй. И помни, что два года ты — в командировке, можешь пробовать, потом будет желание — возвращайся. Но, я думаю, друзьями мы всегда останемся, — заключил майор.
— Да, конечно, — кивнул Пилия.
Мака глазами подтвердил свое согласие со словами партнера.
-Ладно, ребята, вы тут оставайтесь, бутылка у вас есть, а мне пора. — И майор, поцеловав Маку в бинты, вышел.
Из коридора были слышны дребезжащие звуки каталки, скорые шаги, звон стекла, крики: «Быстро, быстро капельницу!»
Мака едва заметно качнул головой.
— Гела, возьми эти деньги, — с трудом прошептал он, указывая на тумбочку, где лежали деньги, оставленные майором. — В кармане куртки — ключ от квартиры. Пойди, положи их туда... зачем они тут... Подожди, немного вытяни из пачки... для медсестер... И для матери... И сделай опись всего, что там в банках.
— Сделаю. А что, брат, уйдем из ментовки? Что нам там делать, с этими носорогами? Вот тебя ранило...
— Уйдем, — кивнул Мака.
— Купим ларьки, откроем кооперативы, будем себе жить спокойно. А то, что без погон и оружия загнемся, так это еще посмотрим. Без погон — ладно, но с оружием... С нашим умением мы не пропадем. Как считаешь? — сказал Пилия.
Тот кивнул и попросил:
— Очисти один апельсин, во рту пересохло, все время кровь откуда-то в рот попадает...
— Ну, сука этот Сатана! Попадись он мне — я ему башку разобью! — по привычке выругался Пилия, но внутренне одернул себя: хватит, никому ничего разбивать не надо, уже все разбито, куда еще? Закончены эти дела. Сейчас надо пойти, сделать опись и подумать, как реализовать то, что послано Богом.
Собираясь уходить. Пилия сказал Маке:
— Знаешь, брат, однажды, в двадцать лет, я решил, что жить мне до шестидесяти, и посчитал, сколько осталось дней. Вышло всего что-то около четырнадцати тысяч.
И это малая цифра меня так поразила... Из меня будто пробки выбило... что-то вылетело словно... С тех я начал считать каждый ушедший день: 13 999, 13 998... Сейчас мне сорок, дней осталась половина, ерунда, вроде семи тысяч... И дни эти становятся все короче... не успеешь открыть глаза — уже ночь. Что это, брат?
Мака со вздохом шевельнул рукой. Он был не в силах отвечать на такие вопросы. Да Пилия и не ждал, зная, что никаких ответов быть не может. Дни будут утекать, как текут, уходить, как идут, исчезать, пропадать, и настанет один черный день, после которого Пилия уже не сможет ничего считать, ибо ни времени, ни чисел для него больше не будет...
— Если жить осталось всего-навсего семь тысяч дней, то надо это время использовать получше, — одергивая куртку и пряча деньги, сказал он сам себе. — Согласен?
«Да», — показал глазами Мака и взял очищенный апельсин, с трудом пропихнул в губы дольку и стал едва заметно ее раскусывать.
— Может, воды дать?
— Нет, не надо... Иди! Только знаешь что еще... — Мака как-то заволновался. — Мама там одна. Не хочу, чтобы она что-то узнала. Может, ты отнес бы ей завтра бульон, курицу, сыр, мед, и сказал бы, что я в командировке, несколько дней.
— Да, конечно, о чем речь. Скажи, где она, в какой больнице.
Да тут она, в этой же больнице. — Мака указал пальцем на окно. — Только в другом корпусе, где раковые больные. Натела Макашвили, женское отделение, онкология, палата шесть.
— Все сделаю. Потом пойду домой делать опись, в двух экземплярах.
— Спасибо, Гела. А браслет я сам потом Нане подарю, если только она захочет меня видеть... такого...
— Какого?
— В шрамах.
— Ерунда! Шарм шрама, как говорит боров. Ничего не останется. Все лазером снять можно. Об этом не думай.
Когда Пилия начал спускаться по лестнице, он знал, что ни одно кольцо и ни одна цепочка не пройдут мимо описи, не будут утаены, как не прошла ни одна копейка из баночных денег, которые они пересчитывали той счастливой ночью, после которой он решил быть честным и чистым во всем (если, конечно, это будет в его силах).
