Нужно ли говорить, что Коко питала бесконечную благодарность Шпатцу за то, что он представил ее Теодору Момму – ее привязанность к нему от этого только возросла… Очевидно, об их идиллии ведали несколько друзей Коко, но и только. Шпатц, вновь привлеченный к дипломатической службе рейха, естественно, постоянно одетый в гражданское, превосходно говоривший по-французски, был человеком сдержанным. Не следовало ждать, что он станет распространяться о порочащих его связях – начальство тут же пришло бы к выводу, что ему, занятому лишь галантными делами и не блещущему видимой пользой, не место в оккупационной армии. Тогда ему могла грозить отправка на Восточный фронт, – а ведь начиная с конца 1941 года сама мысль об этом приводила немцев в ужас. По подсчетам Аугуста фон Кагенека, начиная с 1943 года средний срок выживания желторотого младшего лейтенанта на русском фронте составлял пятнадцать суток. Направление на Восточный фронт часто служило угрозой, а то и санкцией для тех из личного состава, чей образ мышления или польза не могли быть признаны удовлетворительными…
Идиллия между Шпатцем и Коко развивалась вдали от посторонних глаз. Их не видели ни у «Максима», ни в «Серебряной башне», ни у Друана, ни у Прунье, ни в модном тогда баре «Каррера». Шпатц – по вышеназванным причинам, Коко – просто потому, что любила рано ложиться спать. А вовсе не потому, что она стыдилась скомпрометировать себя связью с немцем. Она, как и многие в тот период, смотрела на вещи просто: Франция разбита, перемирие подписано, войны больше нет, и приходится все это признать. Ей было достаточно известно мнение Арлетти, которую укоряли в связи с немцем, – она отвечала с обезоруживающей искренностью, которая придавала ее словам особый шарм: «Их просто не надо было сюда пускать». Кстати, в глазах Коко Динклаге был скорее англичанином – по матери, – а с нею он говорил только по-французски. А главное, она не работала для оккупантов, как ее коллеги, чьими клиентками были жены офицеров, промышленников и дипломатов, явившиеся из-за противоположного берега Рейна, как, например, мадам Абетц, супруга посла рейха в Париже. Тем более у нее не было ничего общего с толпой негоциантов, предпринимателей, деловых людей, ремесленников, которые сколачивали состояния, торгуя с немцами.
Чаще всего Коко и Шпатц встречались на третьем этаже дома номер 31 по рю Камбон. Но она приглашала его и на виллу «Ла Пауза», где они подолгу отдыхали, особенно летом. Там в 1942 году архитектор виллы и участник важной сети Сопротивления Роберт Штрейтц просит Габриель замолвить перед Шпатцем слово за профессора физиологии Сергея Воронова, арестованного гестапо. Он будет освобожден. Однако нельзя с уверенностью сказать, сыграло ли в этом решающую роль вмешательство Шпатца или чье-нибудь еще.
Да, Габриель не афишировала своей связи с молодым немцем, но и скрывать ее совсем тоже не собиралась. Когда же друзья рекомендовали ей вести себя поосторожнее, она игнорировала их советы. С ее точки зрения, ничего не могло быть крамольного в тех интимных узах, которые случай завязывает между двумя человеческими существами и которые относятся к сугубо личной сфере. Ей казалось абсурдным, что кто-то мог усмотреть в этих отношениях политический выбор; если уж на то пошло, она отдала бы предпочтение Англии, ее режиму, ее нравам и – в чем мы ранее успели убедиться – ее мужчинам, будь на то ее воля.
Да, но с виду-то все так не кажется, говорили ей. Мало ли что может вообразить людская глупость. Что о ней скажут? Что о ней подумают? Но Габриель только смеялась над этими бреднями…
И была не права.
Не располагая больше существенными средствами, которые приносила ей продажа платьев, Габриель по-прежнему получала доход, и вовсе не символический, от продажи духов. Кстати сказать, братья Вертхаймер, понимая, что их может ожидать, эмигрировали в Соединенные Штаты, и общество официально перешло в руки одного из их друзей – конструктора самолетов Амьо, который пользовался их особым доверием. Президентом общества стал теперь Робер де Нексон, сводный брат возлюбленного Адриенн Шанель. Но, естественно, этот новый административный совет, состоявший из доверенных лиц, в действительности управлялся из-за океана настоящими владельцами. Следовательно, невзирая на происшедшие перемены и даже несмотря на присутствие в обществе человека, близкого ее родной тетушке, Коко Шанель не могла рассчитывать на пересмотр в свою пользу соглашений от 1924 года. Обладавшей всего лишь десятью процентами акций Габриель оставалось только смириться. Но она готова была взяться за оружие при первой возможности. Ей так не терпелось затеять процесс, что ее верному советнику, мэтру Рене де Шамбрену, приходилось сдерживать ее порывы: он предпочитал мудрый подход к оценке точек зрения. И оказалось, что он был прав.
Тем временем духи Шанель по-прежнему продавались на рю Камбон благодаря Французскому обществу, но самый большой объем продаж приходился на Соединенные Штаты при посредничестве американского филиала. Братьям Вертхаймер удалось наладить производство духов на месте, закупив в Грасе и его окрестностях весь запас жасминовой субстанции и сумев переправить ее за океан. Кроме того, они вложили в рекламу огромные суммы, не сопоставимые с теми, на которые раскошеливались их конкуренты. И эти усилия были вознаграждены сверх всяких ожиданий…
В тягостный период бездействия, начавшийся в 1939 году, Габриель посвятила отрезок времени напряженной тяжбе с Обществом производителей духов. Но в ней бурлила такая жажда деятельности, что начиная с 1943 года она ввязалась в битву совсем иного масштаба – в битву, которая, если бы была выиграна, возможно, изменила бы ход истории.
Известно, что уже в Первую мировую войну, а именно в 1917 году, между противниками имели место секретные переговоры в попытке поставить предел военному кошмару, который день ото дня становился все кровавее. Во время Второй мировой войны те же причины вызвали идентичные последствия. Трудно было вообразить, что перед лицом расширявшегося ужаса в обеих странах не нашлось бы никого, кто мечтал бы остановить кровавую мясорубку. Не будем вдаваться в подробности всех тайных переговоров, которые велись в ту эпоху, – достаточно вспомнить авантюру Рудольфа Гесса, одного из приближенных Гитлера. В 1941 году Гесс, завладев «Мессершмиттом», бежал из Германии и приземлился в Шотландии. Ему хотелось встретиться с Черчиллем и предложить основы перемирия.[60] Известно, что и заговор против Гитлера 20 июля 1944 года не имел иных целей…
Но кто поверил бы, что в истории всех этих попыток нужно зарезервировать место и для Коко Шанель? В этом убедился в 1971 году адвокат Габриель Рене де Шамбрен, получив письмо от Теодора Момма, который, как и Шамбрен, стал адвокатом международного класса. Как мы помним, Теодор Момм был другом Ганса фон Динклаге и помог выйти на свободу племяннику Коко Андре Палассу. В своем письме Момм поведал Шамбрену о том, что Габриель, будучи одержима мечтой положить конец войне, в ноябре 1943 года хотела встретиться со своим другом Уинстоном Черчиллем, чтобы попытаться убедить его согласиться с принципами секретных англо-германских переговоров. В самом деле, в Великобритании существовала весьма значительная группа населения, не питавшая вражды к такому варианту; в нее входили такие политические деятели, как лорд Рансиман, некоторые аристократы, включая близкого друга Черчилля – знакомого нам герцога Вестминстерского, и родного брата Георга VI – герцога Виндзорского, бывшего Георга VIII. И это не считая многочисленных англичан, считавших германскую опасность чем-то удаленным от них и потому решивших, что настал момент положить конец кровавой бойне. К ним присоединялись те, кто опасался захвата Европы Сталиным. В самой Франции, познавшей ужасы войны не понаслышке, испытавшей на собственной шкуре все тяготы оккупации, массовые депортации евреев и участников Сопротивления, в стране, где с 1940 года полтора миллиона пленных по-прежнему находились за колючей проволокой, где английские бомбардировки наносили ущерб и мирному населению, задумались о сепаратном мире, который положил бы конец всем этим бедствиям. Конечно, Гитлера еще надо склонить к этому, но ведь ему со
