было всего лишь обещание, которое они дали в самый тяжелый момент их жизни, ведь должен же Бог это понять?
Тогда Сигрид обратилась к Эрленду, который смыслил в божественных делах гораздо больше, чем она сама и Магнус. Эрленд мог только подтвердить сказанное. Он должен прямо сказать, что болезнь Сигрид похожа на проказу. Этой болезни не было ни в Арнесе, ни где-либо еще в Западном Геталанде, так что не иначе как сам Господь Бог послал ее. И то, что наиболее богоугодное дело Сигрид, пожертвование земель Варнхемскому монастырю, теперь находилось в опасности, наверняка тоже нужно было трактовать как явное предупреждение.
Бог требовал выполнить данное ему обещание. И он наказал Сигрид за ее колебания. Только так можно было понять случившееся.
На следующий день Арнес переполнился скорбью. В усадьбе и крепости не слышалось смеха и ссор играющих детей. Слуги сновали по залу словно безмолвные лесные духи, и некоторые не могли скрыть слез.
Магнус никак не решался сообщить тяжелое известие младшему сыну. Но пока Сигрид занималась приготовлениями к отъезду, он взял Арна с собой в башню, где никто не смог бы им помешать. Арн, который еще не понял, что должно с ним случиться, выглядел скорее заинтересованным, чем испуганным.
Магнус поднял его на одну из бойниц, чтобы сын мог смотреть ему в лицо, и ему тут же пришло в голову, что место выбрано не совсем удачно и Арн может испугаться высоты, с которой он летел в царство смерти.
Но мальчик не выказал никакого страха, наоборот, поскольку ему казалось, что отец полностью погружен в свои мысли, он высунулся наружу, чтобы рассмотреть то место, куда он упал.
Магнус осторожно потянул Арна назад, обнял его и начал свое тяжелое объяснение. Он показал на просторы внизу, где повсюду, насколько было видно глазу, шли весенние работы. Потом Магнус сказал, что в день, когда он умрет, все это станет владениями Эскиля, но у Арна будет еще большее богатство — Царство Божие на земле.
Казалось, что Арн не понимает его слов, возможно, для него это звучало как обычная церковная проповедь, когда люди становились высокопарными и говорили вещи, не имеющие значения, прежде чем сказать что-то значимое. Магнусу пришлось начать все сначала.
Он рассказал о тяжелых часах, когда Арна не было среди живых, и о том, как он и Сигрид в отчаянии обещали Богу пожертвовать своего сына работе во славу Господа на земле, если только он вернется к жизни. После этого они не спешили исполнить свое обещание, но теперь Бог сурово покарал их за это непослушание, и поэтому обещание нужно немедленно выполнить.
Арн стал осознавать, что надвигается беда. И отец тут же подтвердил его опасения, сказав, что должно произойти. Арн поедет в Варнхем со своей матерью и Эрлендом. Там он останется в качестве облата — так называли детей, которые поступали на службу к Богу. Бог будет наблюдать за ним, как и его покровитель святой Бернард, поскольку очевидно, что Арну было многое предназначено Господом.
Теперь Арн начал понимать. Его родители должны пожертвовать его Богу. Не как раньше, не как в сагах из языческих времен, но они все равно должны были отдать его Богу, и он, будучи еще ребенком, ничего не мог с этим поделать, поскольку дети всегда должны повиноваться отцу и матери. Он не мог сдержать слез и заплакал, как ни стыдно ему было перед своим отцом.
Магнус обнял его, неловко попытавшись утешить словами о Божьей воле и защите, о святом Бернарде, который будет покровительствовать ему, он говорил все, что в эти грустные минуты приходило ему в голову. Но маленькое тело мальчика сотрясалось от плача в его объятиях, и Магнус чувствовал, что и он сам, несмотря на то что это запрещено Богом, может проявить свою скорбь.
Когда вывезли сани, а дружинники, сидя верхом, в ожидании сдерживали своих лошадей перед входом в длинный дом, сначала вышла Сигрид с закрытым лицом и сразу села в первую повозку. Потом появился Эрленд, робко огляделся вокруг и проскользнул во вторую повозку.
Последним вышел Магнус с сыновьями. Они плача вцепились друг в друга, словно силой своих детских рук хотели предотвратить то, что должно было произойти. Магнус мягко, но в то же время настойчиво оторвал их друг от друга, поднял Арна, отнес его к повозке Сигрид и усадил рядом с матерью. Потом он, глубоко вздохнув, хлестнул лошадей, так что те резво взяли с места, а сам повернулся и пошел обратно к воротам. Он безуспешно пытался поймать Эскиля, но тот сбежал от него.
Магнус закрыл за собой ворота, ни разу не обернувшись. А Эскиль, плача, все бежал за повозками, потом упал, ударился и беспомощно смотрел, как брат исчезает в пыли, стелящейся по дороге.
Арн стоял на коленях и горько плакал, глядя назад, на Арнес, который становился все меньше и меньше. Он понял, что больше никогда не увидит свой дом, и Сигрид ничем не могла его утешить.
Для отца Генриха приезд Сигрид пришелся некстати. Его старый друг и брат из Клерво, отец Стефан, нынешний приор в Альвастре, прибыл к нему с визитом, чтобы обсудить сложную ситуацию, сложившуюся из-за королевы, которая искала ссоры и настраивала народ против братьев из Варнхема. Именно Стефан был тем человеком, с кем отцу Генриху хотелось бы поговорить об этом. Они с молодости были вместе и входили в ту первую группу, которая получила строгие наставления от самого Бернарда. Святой повелевал им направиться в холодную варварскую Скандинавию и основать там монастырь. Путешествие на Север получилось долгим, холодным и мрачным.
Отец Стефан уже успел прочитать рассказ о чуде, случившемся в Арнесе, и таким образом был посвящен в дела Сигрид. В Альвастре и Варнхеме, как и в материнском монастыре в Бургундии, прекратили принимать облатов, и причина этого была логична и вполне понятна. Человек волен выбирать путь Божий или путь погибели, а если детей принимали в монастырь и воспитывали там, то их судьба была предрешена с малолетства. Такие дети уже к двенадцати годам становились готовыми монахами и не знали другой жизни, кроме монашеской. Подобное воспитание лишало их свободной воли, и потому решение не принимать больше облатов было вполне разумным.
С другой стороны, нельзя было смотреть на чудо в Арнесе сквозь пальцы, как на какое-то незначительное событие. Если родители пообещали ребенка Богу в момент отчаяния, а сомнений в этом быть не могло, и Господь действительно сотворил чудо, то обещание родителей нужно трактовать как священное и нерушимое.
Но если сами служители Бога сделают исполнение обещания невозможным, если они просто-напросто откажутся принять мальчика, поскольку обычай принимать облатов упразднен?
Тогда, возможно, родители будут освобождены от данного ими обещания. Но одновременно с этим получалось, что монахи сознательно и с расчетом пойдут против ясно выраженной воли Божьей. Это было недопустимо. Следовательно, нужно принять мальчика.
А что делать с госпожой Сигрид? Очевидно, Бог сурово покарал ее за сомнения, и теперь она находилась здесь, желая искупить свой грех.
И что будет, если отец Генрих и отец Стефан просто-напросто оставят Варнхем, вернутся в Клерво и оттуда проследят, чтобы Кристина и даже ее муж были отлучены от церкви? Ведь это была процедура, которая вместе со временем в пути должна занять несколько лет.
Двое мужчин сидели в тени, в галерее, соединяющей церковь с кельями монахов. Перед ними на солнце сияли садовые растения брата Люсьена. Отец Генрих отправил Люсьена в маленький домик старой усадьбы, где теперь находилась Сигрид с сыном. Вскоре брат Люсьен вернулся. Он был весьма озабочен.
— Да, — сказал он со вздохом и опустился на каменную скамью рядом с ними.
— Не знаю, что думать. Но все-таки мне кажется, что это не проказа: слишком уж много язв и они все водянистые. Скорее всего, это какая-то разновидность свиной чумы, и, возможно, передалась она через навоз. Признаться, смотреть на Сигрид страшно.
— Однако если это лишь разновидность свиной чумы, то что ты можешь сделать, дорогой брат Люсьен? — заинтересованно спросил отец Генрих.
— Ну… ты действительно считаешь, отец, что я что-то должен с этим делать? — с сомнением спросил брат Люсьен.
— Как это?! — воскликнули двое других в один голос, оба с одинаковым удивлением.
— Я имею в виду… если сам Господь наслал на нее эту болезнь, то кто я, чтобы нарушать волю
