знает. Лесли Хойт где-то прослышала об этом и уже выпытывала у меня, что и как. Он здорово задрал нос?
– Ни капельки, – сказал Эбби.
– Мил, как никогда, – добавил Рафф.
Немного погодя Нина спросила:
– Кстати, в каком костюме вы будете завтра вечером? Или это секрет?
– Завтра вечером? – Рафф в недоумении уставился на нее.
– Завтра бал. Забыли?
– Господи Иисусе! – пробормотал Рафф, опуская кружку. – А ведь верно!
– Ты пойдешь, Рафф? – спросил Эбби. – Конечно, пойдешь. С Лиз Карр?..
– С Лиз? – повторил Рафф. – Нет, она, кажется, опять дежурит ночью...
– Послушай, Рафф, ты не можешь не пойти... Это было бы... Неужели ты действительно никого не пригласил, не позаботился о костюме и обо всем остальном?
– Ну, до завтрашнего вечера еще уйма времени, – отмахнулся Рафф.
– Уйма времени? – Эбби был потрясен. Как это похоже на Раффа! Решительно все студенты на факультете, все до единого, строили планы, приглашали девушек, доставали костюмы; иные из кожи вон лезли, стараясь придумать что-нибудь пооригинальнее. А Рафф – не угодно ли? – удосужился вспомнить об этом, когда бал уже на носу. Правда, архитекторы обычно уделяли мало внимания всяким студенческим забавам, но ежегодный традиционный бал и для них был важным событием. О таких вещах не забывают.
– Не понимаю, зачем мне идти туда, – сказал Рафф.
– Ты не можешь не идти, – настаивал Эбби.
– Почему?
– Потому. Все должны пойти.
– Чепуха все это! – не унимался Рафф.
Эбби вдруг улыбнулся: он придумал правильный ход.
– Ну, как ты не понимаешь, Рафф... Ведь это наш последний бал, мы здесь последний год, а прошлой весной ты не пошел... Нужно, чтобы нам было о чем вспомнить на старости лет... Не знаю, право... но как подумаешь, что через два месяца мы все разъедемся кто куда, появляется желание сохранить это все в памяти...
Хмурое вытянутое лицо Раффа расплылось. Он засмеялся.
– Черт тебя возьми, Эбби, а ведь ты прав!
– Вот и отлично, – сказал Эбби, слегка смущенный таким успехом своей уловки. – Ты же сам вечно распространяешься насчет того, что нам предстоит прыжок в жизнь!
– Правильно! – Рафф отодвинул свой стул и встал. – Прошу прощения. Сейчас вернусь. Я почти ничего не ел сегодня.
– Что случилось? – спросила Нина, провожая глазами раффа, который устремился на кухню. – Куда его понесло?
– Он проголодался, – ответил Эбби и, гордясь своей дружбой с Раффом, добавил: – Он получит все, что только захочет. Даже с Винсом, который проектировал этот зал, здесь так не носятся. Повар прямо обожает Раффа.
– А ведь Рафф не швыряется чаевыми, – заметила Нина.
– Разумеется, нет, – подтвердил Эбби. – Он поступает проще: когда ему понравится какое-нибудь блюдо, он отправляется к повару, от всей души расхваливает его и называет великим артистом. После этого повар готов расшибиться в лепешку. Рафф как-то рассказывал, что его отец всегда твердил: 'Люди изголодались по доброму слову... '
Нина кивнула, но тут же добавила:
– Интересно знать, куда деваются все его добрые слова, когда он встречается с твоей сестрой? Похоже на то, что... – Она вдруг запнулась, глядя на входную дверь, глаза ее сузились, она прикусила нижнюю губу: – Вот, помяни черта...
Конечно, это Трой. Она пришла вместе с Винсом и вот уже наклоняется и нежно целует Эбби в ухо, а Нина поздравляет Винса. Эбби слушал и надеялся, что Трой сдержит свое обещание и оставит Нину в покое.
– Эб, посмотри-ка, разве не дивно? – Трой села и наклонила голову, показывая Эбби новые серьги. Потом, как бы спохватившись, слегка повернулась и к Нине.
– Да, конечно, – сказал Эбби. Серьги и впрямь прелестны: явно ручная работа, тусклый желтый металл, гравировка в абстрактном духе. Трой объяснила, что эти серьги преподнес ей Винс по случаю своей победы на конкурсе.
Триумф Винса произвел на нее огромное впечатление – это ясно. И ничего удивительного тут нет. Только все разыгралось уж как-то слишком быстро. Среди прочих недостатков за Трой водится и этот грех: ее тянет к людям, успех которых поразил ее воображение. Конечно, ее восхищение вполне искренне, но она доходит при этом до нелепостей.
Прошлым летом в Бостоне, после окончания Редклиф-колледжа, она получила работу в канцелярии гуВернатора и сразу же задалась целью перестроить государственную машину на новый лад. Впрочем, этому начинанию не суждено было осуществиться, так как вскоре, направляясь завтракать, она случайно встретилась в городском саду с неким молодым скульптором (вернее, попалась ему в лапы). Юноша производил довольно жалкое впечатление, но Трой все-таки взяла его под опеку, поскольку он, во-первых, только что продал одну из своих работ нью-йоркскому музею Уитни, а во-вторых, пока еще не добился признания в Бостоне. Она таскала его за собой по всему городу, приводила домой к обеду, ездила с ним на побережье, прожужжала всем уши, и в конце концов ей удалось устроить ему выставку в частной галерее на Ньюбери-стрит.
Конечно, она втянула в эту историю и Эбби, который в то лето работал чертежником у 'Перри, Шоу и Хепбер-на'. Однажды, собравшись пойти позавтракать, он обнаружил в приемной Трой, которая приволокла своего скульптора, чтобы Эбби представил его одному из компаньонов фирмы и помог получить какой- нибудь заказ. Эбби пришлось выполнить ее просьбу, но, как и следовало ожидать, ничего из этого не вышло.
Не обладая подлинно творческими способностями, Трой всегда испытывала влечение к людям более одаренным, чем она сама. Вероятно, в какой-то мере это объяснялось тем, что Остины (за исключением Вернона Остина, который уже в молодости сбежал из Бостона и стал архитектором), как правило, были бизнесменами, адвокатами, преподавателями или политическими деятелями. Трой не чувствовала особой нежности к большинству из них, а воевала решительно со всеми.
Особенно раздражало ее полное отсутствие в их семье того, что она называла артистичностью. А впрочем, говорила она, чего и ждать от этих мрачных, унылых людей? Ведь они все – республиканцы, а республиканцы недаром слывут тупицами.
Эбби, который постепенно усваивал такие же взгляды, не решался их афишировать, а тем более – проводить в жизнь: он ужасно боялся нудных нравоучений отца. Выход был один – окончательно распроститься с Бостоном. Так возникла мечта перебраться на Запад, в Чикаго, куда много лет назад сбежал другой начинающий бостонский архитектор, Луис Салливен.
Во всяком случае, они оба – и Трой и Эбби – отлично понимали, что протестовать или пытаться что- либо объяснить отцу бесполезно. Если речь зайдет об искусстве, отец, конечно, скажет, что их недовольство – сплошной вздор. 'Как так? – удивится он. – Разве искусство не представлено у нас в доме самым благопристойным образом? Разве у нас нет картин Гилберта Стюарта и Копли [17]? Разве нет множества фамильных портретов работы неизвестных мастеров восемнадцатого и девятнадцатого веков? Разве мы не принимаем у себя профессоров Гарвардского университета, и писателей, и всяких заезжих аекторов? И разве не мы, Остины, организовали сбор средств для Бостонского симфонического оркестра?.. '
Эбби очнулся, когда Трой сказала, чуть повысив голос:
– А я уже решила, что вы втихомолку задали стрекача, Рафф.
