— Итак, никаких знамений относительно своих близких ты никогда не получал?
— Нет.
— И вероятно, всегда очень боялся, что получишь?
— Д-да, — помолчав, выдавил из себя Кейр.
— Ты же человек ученый, исследуешь природу. Ты должен полагаться на объективные данные. Скорее… на отсутствие таковых.
— Сам это понимаю! Но даже гипотетическая вероятность… Как подумаю, то просто немею от ужаса.
Она выпустила его из объятий и снова откинулась на подушку.
— Гипотетическая вероятность… страх, что однажды грянет весть о ком-то близком и ты почувствуешь весь кошмар своего бессилия. У меня тоже есть одна гипотеза. Послушай… Видения о близких заблокированы любовью к ним. Или страхом. Мозг не воспринимает столь трагическую информацию. Отторгает, не позволяет глазам это увидеть. Доказательства? Ты никогда не видел знамений о своих родных и не знаешь ни одного ясновидца, который бы их видел. А где доказательства твоей гипотезы?
— У меня их нет.
— А есть только страх, что ты что-то такое увидишь?
— Выходит так.
— Выходит так, что всяким предрассудкам ты доверяешь больше, чем объективным свидетельствам. Вернее даже их отсутствию. И ты называешь себя исследователем природы?
Он отвернулся от окна и лег рядом, опершись на локоть.
— Я еще и провидец. Ясновидящий я. Научные исследования доказывают, что ясновидцев не бывает. В принципе не может существовать. Я уже однажды тебе говорил: когда я рассказал родителям про свои видения, они объяснили, что у меня просто слишком живое воображение. Хотелось им верить, я старался, но… Я знал, что это было. И они тоже знали. В конце концов мы просто перестали это обсуждать.
— Но ведь если человек чего-то боится — даже сильно, — это еще не означает, что оно непременно произойдет! Тысячи людей время от времени, сбившись в стадо, бегут на вершины гор и ждут там, когда грянет конец света, Армагеддон, но мир как-то продолжает существовать. Нет никакой взаимосвязи между страхом и вероятностью свершения. Это только кажется, что беда непременно произойдет.
— Марианна Фрэйзер, вы поразительно благоразумная особа.
— Все норовишь навесить на меня добродетели героинь Джейн Остин?
— Не думаю, что героини Джейн Остин предаются тому, чему предавалась ты двадцать минут назад.
— Это как сказать. По-моему, эти синечулочницы были бы рады, если бы на их честь покусился какой-нибудь обладатель широких плеч и плотно облегающих панталон. Вспомни Лидию Беннет и Уикхэма из «Гордости и предубеждения». Как только эта девчонка сорвалась с родительского поводка, то тут же начался самый настоящий секс-марафон.
— Кстати, по поводу секс-марафона…
— Да?
— Если тебя не окончательно вымотали наши лесные прогулки…
— Не скажу, что совсем уж окончательно.
— Тогда я вот о чем хотел спросить…
— О чем?
— Может, повторим забег?..
Дура я дура. Только безнадежная дура позволила бы себе размечтаться о Семейном Счастье, поверить, что в ее жизни все еще может наладиться. А когда выяснилось, что мечты разлетелись на мелкие осколки, я не сумела принять это должным образом.
Не просто дура, а больная на всю голову. Беременная идиотка, которой совсем отшибло мозги, от избытка гормонов, телесных восторгов и того чувства, в котором даже слепец разглядел бы… любовь.
Выглянув после завтрака в кухонное окошко, Кейр сообщил, что дождь перестал. Они пошли надевать куртки и ботинки.
— Куда сегодня?
— Думаю, походим по берегу. Там сейчас уже не так пустынно, как зимой.
Он взял ее за руку и повел к двери, «музыка ветра» попрощалась с ними нежным звоном, который всякий раз так радовал Марианну. Они шли по упругой траве, сквозь которую пробились ирисы, выпустили плотные трезубцы из широких листьев. Шли к берегу моря. На подступах к воде лежали груды огромных валунов, Кейр хотел перенести Марианну на руках, но она предпочла сама карабкаться по ним на четвереньках и сняла перчатки, чтобы ощущать поверхность камней, то шероховатых, то гладких. Кейр с тревогой наблюдал за ее действиями, готовый в любую минуту подхватить, если она сорвется. Марианна вдруг замерла, подняв голову.
— Что это за птица? Похоже на флейту пикколо…
Кейр не сводил глаз с Марианны, но, даже не оглянувшись на птицу, сразу определил:
— Кулик-сорока, они гнездятся по берегам.
Марианна повернула лицо в сторону солнца.
— Давай тут немного посидим, хочется послушать море. Тут вроде бы есть удобные плоские скалы. А ты расскажешь мне, что происходит вокруг.
Он сел с наветренной стороны, чтобы заслонить ее от ветра.
— Мы на верхушке могучей скалы, впереди от нее береговая полоса, покрытая галькой, а там, где накатывает волна, полоска из песка. Сейчас время отлива, море отступает. Отсюда видны громады гор, это на северо-западе. Куиллин. Перед нами раскинулось море, оно сегодня очень неспокойное, а за ним высятся горы со снежными пиками. Сама горная гряда выглядит как неровная широкая лента, отороченная зубцами. Представь себе резной краешек листа падуба, примерно такие же очертания у края гряды. Ты когда-нибудь трогала листья падуба?
— Ну конечно. На рождественских украшениях.
— Только у Куиллина зубцов вдвое больше, чем у падуба. И они тоньше и выше, скорее даже не зубцы, а частые острые зубья. Это следствие сильной эрозии горных пород.
— А ты можешь объяснить более доступно?
— Через музыку?
— Не обязательно, мне главное — оттолкнуться от чего-то знакомого, так легче осмыслить.
Кейр молчал, потом огорченно произнес:
— Нет, сдаюсь. Зрелище грандиозное, даже сравнение с огромным оркестром тут не годится. И не просто грандиозное, цепляет за душу. Красотища, одним словом.
— Неужели не с чем сравнить? Неужели ничего похожего в мире звуков?
— Боюсь, что нет.
— Ты говорил, что горы Куиллин напоминают бетховенскую двадцать девятую сонату.
— Говорил, но говорил вообще. А не про эти снежные пики, когда стоит только спуститься из своего сада, а они вот, над морем, сверкают под апрельским солнцем. И меня распирает от восторга и от гордости. И одновременно я ощущаю себя… лишь малой частицей чего-то необъятного. Прости. Я не знаю, как соотнести это с музыкой. Или с чем-то еще.
— Спасибо, что хоть попытался. Я знаю, мне трудно угодить.
Протянув руку вбок, Марианна погладила длинные мускулы на его бедре. Бедро было твердым и теплым. Другой рукой она провела по гладкой холодной поверхности скалы. Марианна представила, как горячая кровь струится по артериям Кейра, пульсирует под кончиками ее пальцев. А под пальцами другой руки был мертвенный холод камня. Этот контраст будоражил, чуть наклонившись, Марианна потянулась губами к лицу Кейра в надежде на поцелуй.
