– Сдавайте сейчас или вы получите ноль.
На секунду мелькнула мысль о пляже во Флориде, и невольная улыбка появилась на моем лице.
– Пусть будет ноль, сэр.
При этих словах кое-какие головы повернулись в мою сторону. Я сидел сзади и притворился, что ничего не замечаю, не желаю дальше провоцировать учителя, а просто погружен в учебник, в то время как моя душа сияла солнцем, когда оно отражается от воды.
Я пошел слушать объявления, там был Психо, он разглагольствовал, по своему обыкновению, о том, как улучшить нас, и то же самое мы выслушали от парня, который побыл вне стен школы ровно четыре года после того, как ее окончил, и прибежал назад так быстро, как только мог. Можно поклясться задницей его матери, что она позволила ему вернуться, разодетому в черную мантию, словно он – дон в настоящем английском университете, но меня все это больше не касалось, как и то, что этот парень думает обо мне, я теперь был от всего этого свободен.
А потом пришло время. Я просто знал это. Я подождал до десяти часов вечера, когда потушили лампы, и даже лег в постель. Полежал немного, а когда школа по-настоящему затихла, сбросил простыни и включил ночник.
– Ты уходишь? – спросил Е.К., снова подперев голову рукой, голые плечи с веснушками и белая-белая кожа. Волосы аккуратно причесаны. Он причесывал их перед тем, как лечь в постель.
– Да.
Я вытащил чемодан из-под кровати и начал запихивать туда вещи. Всякие вещи: рубашки, носки, две щетки для волос, две спортивные куртки, запонки, школьный галстук, три пары ботинок, я хочу сказать, все это дерьмо, ведь я никогда не уезжал далеко от дома, даже когда получал бронзовую медаль за прыжки с шестом, и тут, когда мой чемодан был уже толще сандвича с жареной говядиной, вошел Дик Эйнсворт, заместитель заведующего.
– Что вы делаете, Олбрайт? – спросил он, глядя на чемодан.
– Распаковываюсь, – сказал я.
Он немного поразмыслил об этом.
– После чего?
– После Дня благодарения, сэр.
– Это не могло подождать до утра?
– Абсолютно, – сказал я, вытащил рубашку и положил ее обратно в шкаф.
– У вас здесь все в порядке, Е.К.? – спросил он.
– Да, сэр.
– Не о чем доложить?
– Нет, сэр.
– У меня была приятная беседа с твоей мамой в выходные. Очень милая женщина.
– Да, сэр.
– Все в порядке, Олбрайт?
– Да, сэр, – сказал я.
– Спокойной ночи, джентльмены.
Эйнсворт вышел. Я стоял не двигаясь, вибрируя, словно чертова струна у пианино, пока слушал, как его шаги удаляются по коридору.
– Господи Иисусе, – прошептал Е.К. с перекошенным лицом.
– Не ссы, – сказал я. Я посидел на краю кровати, наверное, еще минут двадцать, прислушиваясь. Ничего. Я чувствовал, как Е.К. смотрит на меня своими ясными маленькими мышиными глазками.
Я упаковал чемодан, побил по нему кулаком, уминая книги, зубную пасту и дезодорант, как будто собирался в обозримом будущем обедать с королевой. Сел на него, а потом стащил с кровати. Он весил, черт возьми, целую тонну.
Я подошел к окну и открыл его. Осенний воздух охватил мою голову, драгоценный и холодный, он просто пронесся через всю комнату. Я опустил чемодан за окно и бросил его на дерн. Потом обернулся.
– Порядок, – сказал я.
Е.К. сел и вытащил из шкафчика конверт.
– Поскольку ты действительно убегаешь, вот. Это одиннадцать баксов. Если продержишься три дня, можешь забрать их себе.
Он пожал мне руку.
Выскользнув в окно, я приземлился на булыжник и замер, словно статуя, ветер дул по квадратному двору, листья шуршали, в голове звенела песня. Я немного подождал, огляделся в ожидании, вдруг что-то двинется. Вокруг ни души, только листья несло по дерну, так что я поднял чемодан, прошел вдоль стены под окнами спален, наклонив голову, проскользнул в большие железные ворота и затем, увидев, что парковка освещена, словно хренова Берлинская стена, прижался к кирпичу и двигался так, пока не слился с тенью, а потом потащился к задним воротам, чемодан стучал по моим коленям. Я побежал по задней улице. Неожиданно шум с Авеню-роуд (уличное движение свистело вокруг школы) умолк. Я был совершенно один, сердце колотилось как бешеное, глупая песенка звучала в голове со скоростью сотни миль в час.
Мне пришлось поставить чемодан на землю, он так оттянул мне руку, что на ней появилась полоса. Я едва мог разжать кулак. Я поставил его перед оградой. Посмотрел туда-сюда по улице. На противоположной стороне, в большом, увитом плющом доме, я разглядел женщину в желтом платье, двигающуюся по гостиной. Это выглядело очень уютно, как в моем доме на Форест-Хилл. Я перешел улицу и постучал в дверь. Женщина открыла.
Я пустил в ход свои лучшие манеры:
– Простите, пожалуйста. Вы не против, если я воспользуюсь вашим телефоном, чтобы вызвать такси?
Женщина не выразила восторга по этому поводу, так что я сделал несколько шагов от двери.
– Или, может быть, вы согласитесь вызвать такси для меня сами, а я подожду здесь.
– Почему ты не вызвал такси оттуда, где был? – спросила она.
О таком повороте я не подумал.
– Ну, я вызвал. Но водитель оказался пьян, так что я не поехал с ним.
– Водитель такси был пьян?
– Да, мадам.
Разумеется, порядочный мальчик вроде меня не мог иметь никаких дел с пьяным водителем. Только посмотрите, какой козел!
– Ну хорошо, – сказала она и открыла дверь.
Вы знаете этот классный запах, который у некоторых людей бывает в прихожей, не знаю, то ли это та штука, которую кладут в вазу, вроде мертвых цветов, или парфюм для одежды, или какие-нибудь особые модные обои, но это всегда производило на меня впечатление. Как мыло «Перлз». Вы просто нюхаете его и представляете себе безумно великолепную жизнь.
У женщины были седые волосы, и она была довольно полная, но она напомнила мне маму, величавая и разговорчивая одновременно. У нее была выпивка, мне показалось, что это был джин-тоник. Как у моей старушки. Говорю вам, это поколение… Уберите их опору, и они просто завянут.
Женщина надела очки для чтения, такие изящные, можно смотреть поверх них, и я увидел, что у нее довольно привлекательное лицо с острым носом и умные глаза, и я подумал, что, будучи девчонкой моего возраста, она была горячая штучка. У меня также возникло забавное чувство, что она одинока и вроде как не прочь поиметь компанию, это было как бы извинение для того, чтобы открыть дверь и впустить чужого.
– Куда ты направляешься? – спросила она.
Мне всегда было трудно держать рот на замке, даже в более спокойные времена, но в этой женщине было что-то такое, что мне захотелось рассказать ей все. И тут в моей голове зазвучал маленький звонок тревоги. Это было экстратрудно, я хочу сказать, действительно трудно, хуже, чем если никто не знает, что ты преуспел в чем-то, в чем ты действительно преуспел. У меня также было чувство, что она сама когда-то могла вот так сбежать или выйти замуж по любви, отказаться от большого наследства, как однажды
