— А разве это важно?
— Было важно, — ответил он. — Да и сейчас важно.
— Тебя же арестуют, если все откроется.
— Возможно.
— И меня арестуют, если я немедленно не расскажу обо всем этом комиссии.
Дэвис слегка повернулся на стуле. Вот это больше всего и беспокоило его с самого начала. Конечно же, он надеялся, что Марта Финн выберет в качестве педиатра для своего сына именно доктора Бертон, поскольку ему хотелось оставаться поближе к ребенку. Он понимал, разумеется, что Джоан тоже вероятнее всего придется привлечь к делу, хотя до последней минуты не мог с этим примириться, даже сейчас, собираясь упросить ее держать рот на замке.
— Ты никогда не задумывалась, на что ты была бы способна, если б могла снова столкнуться лицом к лицу с тем подонком, что на тебя напал?
— Просто не верится, что мы с тобой об этом говорим.
— Ты кому-нибудь об этом уже рассказала? Питу? Грегору? Кому-то еще? — спросил он, имея в виду историю с ДНК Джастина. Он был абсолютно уверен, что нет. — Ты не должна никому говорить об этом, Джоан. Ты сама прекрасно это понимаешь. Попробуй на минуту забыть о себе и обо мне. Попробуй забыть о том, какую, по твоему мнению, ужасную вещь я совершил, о нарушении этики, бесконтрольности и прочей ерунде. Подумай о Джастине.
— Я-то как раз думаю о Джастине. О несчастном маленьком мальчике, которого ты однажды решил вылепить из монстра.
Дэвису показалось, что фраза прозвучала как-то уж очень напыщенно, хотя, может, он и сам сказал бы нечто подобное, окажись он на месте Джоан.
— Ладно. Значит, ты меня сдашь, и родители Джастина узнают, кем является их сын на самом деле, так? И чем это закончится? Для него? Для семьи Финнов? Допустим, они подадут на меня в суд. Эта история точно попадет в газеты, появятся заголовки вроде «Безумный доктор клонирует убийцу дочери!», а тот парень, ублюдок и монстр, кем бы он ни оказался и где бы ни находился, узнает о существовании своей живой трехмерной копии, которая сможет впоследствии помочь выйти на него. Тебе не кажется, что он этого так не оставит? Да ведь это все равно, что убить Джастина своими руками.
Пусть это несправедливо, но необходимо, подумал Дэвис. Он видел, как чувство отчаяния и беспомощности переполняет ее и просится наружу, как горячий пар из чайника. Джоан вся напряглась, сжалась, на лице выступили пятна румянца. Ее трясло.
— Мы можем его защитить, Джоан. Мы вдвоем. Мы можем защитить его, если сохраним все в тайне.
Они просидели друг напротив друга еще полчаса, может, больше, в полном молчании. Их соглашение не требовало слов. Наконец в дверь постучала медсестра и сказала Джоан, что к ней пришел пациент. Доктор Бертон кивнула ей, потом Дэвису и торопливо направилась в приемную.
23
Не стоило, конечно, так близко устраиваться, но Микки слишком устал: устал быть все время в пути, дремать в машине, ночевать в дешевых мотелях или сваливаться как снег на голову всяким непонятным «друзьям-единомышленникам», которым он никогда до конца не доверял. Когда устаешь, становишься беспечным — как еще можно было назвать то, что он сидел здесь, на этом самом месте, — ладно, плевать. Он уже заслужил право надеяться на удачу. Заработал тем, что столько совершил и не был пойман. Он и Байрон Бонавита.
Байрон, возможно, уже помер и гниет себе преспокойненько, так никем и не обнаруженный, в каком-нибудь шалаше в горах, к примеру, в районе Голубого хребта в Южных Аппалачах — хотя такой вариант приходил в голову только ему и еще нескольким его товарищам по «Руке Господа». ФБР тем временем подозревало Байрона уже в двадцати шести убийствах, связанных с клонированием, — двадцать одно совершил Микки. Этот Бонавита, хоть и был широко известен, не особенно утруждался. Он был самым обыкновенным пугалом, плодом некомпетентности спецслужб, а тупоголовым журналистам, охочим до остренького, скармливали это как какой-то деликатес.
Микки Педант наслаждался свободой, но в минуты, когда он был по-настоящему честным с собой, его злило, что Байрон Бонавита зарабатывал себе репутацию на его делах. Нет, разумеется, главное — это количество жертв, а вовсе не личность убийцы, но, с другой стороны, разве не лучше для их общего дела, чтобы общественность не связывала все убийства с неким волком-одиночкой, с единичным случаем проявления радикализма? Если они поймут, что не один только Байрон Блэйки Бонавита, а некая часть общества готова отважно сражаться против недобрых начинаний человечества, против богомерзкой науки и технологии, разве это не заставит их всерьез задуматься над проблемой клонирования, принять ту или другую сторону, заявить во всеуслышание: я за или я против, и вот почему? Разве это не вынудит какого-нибудь сенатора, конгрессмена или даже президента выступить перед нацией и сказать: «Да, я глубоко сожалею, что таким организациям, как «Рука Господа», пришлось прибегать к подобной тактике, но их деяния выражают горячую убежденность значительной части нашего народа в том, что пора положить конец аморальным делам, совершаемым якобы во имя нас докторами и учеными на просторах нашей великой родины», — и далее в том же духе. Вот тогда демократическая процедура сможет быстро завершить то, что пытались делать он сам и этот Бонавита. Но, увы, так медленно, миллиметровыми шажками!
Потому Микки и разнообразил свои приемы. Иногда он, как и прежде, подстреливал какого-нибудь доктора, если без этого было никак не обойтись, но чаще прибегал к другой тактике. Один раз он надрезал тормозной шланг «лексуса», другой раз подсыпал мышьяка в бутылку с водой и тайком поставил ее в холодильник в одной из клиник. В обоих случаях он обходился без пистолета, но достигал той же цели. Некоторые убийства он совершал словно бы не от «Руки Господа», а вкладывая в них свою личную ненависть. Помимо двадцати одного убитого, на счету Микки было тридцать раненых, многие из которых были пациентами, секретарями или обслуживающим персоналом клиник. Его стараниями количество ушедших в отставку и вычеркнутых из списка на сайте Гарольда Деверо увеличилось на одиннадцать фамилий — в каком-то смысле эти случаи радовали его даже больше, чем смерти. Он испытывал чувство особого удовлетворения, когда очередной занимающийся клонированием доктор поднимал лапки кверху. Это походило на раскаяние грешника, хотя сами врачи, возможно, и не испытывали мук совести, но предпринимали шаги, необходимые для спокойствия и безопасности их семьи и близких. И это тоже входило в задачи Микки: запугать жену или мужа и их детей письмами с угрозами, электронными посланиями и телефонными звонками. Иногда он подбирался так близко, что мог шепнуть угрозу прямо на ухо чьему-нибудь чаду. Его методы были столь разнообразны и эффективны — и никто не мог этого оценить. Такова плата за успех для солдата невидимого фронта, утешал он себя.
В этой кофейне под названием «У Гимбела» продавались вкуснейшие французские шоколадные пирожные, ну прямо воздушные; потому он и торчал здесь за высоким столом у окна третий день кряду. Сейчас на него никто не обращает внимания, но позднее, когда полиция спросит у продавщицы, не видела ли она в последнее время чего-то или кого-то необычного, девушка скажет: «Приходил тут один несколько дней подряд. Никогда его раньше не видела». И тогда они покажут ей фоторобот Байрона Бонавиты и спросят, не похож ли он на того посетителя. Если учесть, что изображение сделали семь лет тому назад, то она ответит: «Да-а, пожалуй, это мог быть и он, только слегка постаревший и погрузневший». И снова назавтра газеты запустят облаву на Бонавиту. Как же все стало предсказуемо!
Час тому назад он заходил в расположенную напротив кофейни клинику и попросил дать ему какие-нибудь брошюры. На дворе стояла типичная для севера Калифорнии прохладная погода. Понятно, почему люди готовы платить целое состояние, чтобы снимать здесь жилье. Если бы не землетрясения и особенности его работы, не позволявшие ему заводить постоянное пристанище, он бы задумался о переезде в этот край, где можно было бы наслаждаться умеренным климатом, типичным для побережья, и французской выпечкой. Правда, были бы в таком переезде и свои минусы. Соседи, например. Здесь, конечно, тоже попадались его единомышленники, но крайне редко.
Девушка в клинике протянула ему из-за стойки пачку книжечек с информацией (дезинформацией, так точнее), Микки взял и попросил разрешения воспользоваться туалетом. Охранники здесь были какие-то излишне расслабленные, наверное, потому что он никогда раньше не бывал в северной Калифорнии. Они, видимо, считали, что остались за пределами поля зрения Байрона Бонавиты. В туалете пахло спиртом и апельсинами. Он сделал свое дело, вымыл руки и вышел. Потом перешел дорогу, заказал кофе и пирожное и полистал брошюры из клиники. Там были фотографии счастливых семейств, избавившихся наконец от отравлявшего их жизнь стресса, связанного с бесплодием, или наследственным заболеванием, или с непредсказуемостью времени зачатия, когда оно происходит естественным путем, или с бюрократической морокой усыновления, или со всем сразу.
Пятнадцать минут тому назад медсестра из клиники зашла в кафе и забрала шесть порций кофе, которые она, должно быть, заказала по телефону. Когда она встретилась с ним взглядом, ее движения слегка замедлились. Может, она видела его только что в клинике, а может, заметила у него в руках взятые там бумажки. Ну и что, ничего особенного: потенциальный пациент изучает информацию за чашечкой кофе. Вот если бы медсестра поговорила с девушкой за прилавком, и они бы сопоставили свои наблюдения, и его поведение показалось бы им подозрительным, тогда, конечно, все пошло бы вкривь и вкось, но она этого не сделала. Она взяла картонную подставку с шестью чашками кофе, проверила, плотно ли сидят на них крышки, кинулась назад, в клинику, и перебежала четырехполосную дорогу рывками, то ускоряясь, то останавливаясь. Удивительно ли, что Микки в общем-то беспечен? Уж слишком невелики шансы, что кто-то сложит два плюс два — сведет воедино свои подозрения и получит четыре — картинку, похожую на заговор.
Микки допил кофе и посмотрел на часы. Надо же, позже, чем он думал. Вот бы во всех городах, где располагались клиники новых методов оплодотворения, были такие вкусные пирожные и чудесные кофейни, в которых время летит так быстро, что и не замечаешь. Он собрал в стопку брошюры и засунул в карман зеленой ветровки. Помахав девчушке за прилавком («Черт возьми, офицер, я ведь и правда помню этого Байрона Бонавиту. Он сидел вон там, у окна, и все смотрел на здание клиники, а потом встал и ушел. И еще ручкой мне помахал, доброжелательно так…»), Микки толкнул стеклянную дверь, вышел на улицу, вдохнул пахнущий морем воздух, не слишком горячий и не слишком холодный, и направился к своей машине, припаркованной на достаточно солидном расстоянии, чтобы не проталкиваться потом сквозь ряды пожарных и черно-белых автомобилей.
Когда мужской туалет клиники взлетел на воздух, он успел отойти уже метров на восемьсот. Грохнуло здорово: звук был такой, будто кто-то, укрытый гигантской подушкой, ударил в стальной барабан. Как и все люди, находившиеся в тот момент на тротуаре, он оглянулся; встречаясь глазами с прохожими, он выглядел так же растерянно, как и остальные, как бы говоря: «Это еще что за чертовщина?» Повременив немного, он быстро зашагал к машине, что тоже выглядело совершенно естественно: человек торопится поскорее попасть домой, включить телевизор и узнать из новостей, что произошло и откуда там, вдали, валит зловеще черный дым.
24
Провозившись три недели с программой и фотографиями играющего в футбол Джастина, Дэвис получил пятьдесят четыре портрета: все разные, для каждого свой набор параметров. Исходя из распространенного полицией описания преступника, Дэвис решил, что убийца был не старше тридцати пяти лет, поэтому смоделировал несколько вариантов лица Джастина: в двадцатилетнем, тридцатилетнем и даже сорокалетнем возрасте. Те, на которых Джастин был еще старше, смотрелись настолько нелепо и неправдоподобно — на них он выглядел настоящим австралопитеком, — что эту серию Дэвис даже не стал принимать в расчет.
Остальные изображения он прикрепил клейкой лентой к стенам своего кабинета в подвале, между, а кое-где и поверх имен родственников. Пока что он ни в чем не мог быть уверен. Не было у него никаких оснований выбрать одно из этих лиц и отбросить остальные. И все же некоторые характерные черты можно было разглядеть уже сейчас, например, форму век, размер рта, углубления у самых мочек ушей. Насчет волос у Дэвиса были сплошные сомнения. Откуда он мог знать, как стригся убийца, длинно или коротко, какую прическу носил. А может, он и вовсе полысел за это время.
Ночи напролет Дэвис просиживал в комнате и запоминал все эти лица. В его мозгу они отпечатались как лица членов банды или секты. Тридцать шесть злодеев — и все в ответе за смерть его дочери. У дьявола множество, обличий — так и у этого монстра множество голов.
И это было ужасно. Как же теперь решить, какое из этих лиц ненавидеть? Откуда было взяться долгожданному катарсису, когда он не знал, на кого из них направить свою ярость? Напрасно он надеялся закрыть эту главу своей жизни; не покончив с одним, он вынужден был открыть другое дело. Имя убийцы Анны Кэт по-прежнему оставалось для него загадкой, а тут
