Мгновенная тишина, потом голос Никеля:
— Пошли, ребята, за мной.
И вся ватага тянется к эллингу.
Несколько минут — и бригады уже получили задания.
Все разошлись, осталось только шестеро новых учеников, сиротливо съежившихся на снегу. Мастер Маас ударил в рынду[15], подвешенную у окошка его будки:
— Семь часов!
Пришла и наша очередь.
— Имя? — его указательный палец уперся в меня.
— Ханнес Фосс.
— Мастер. Имя? — указательный палец все еще упирался в меня.
— Ханнес Фосс, — я говорил очень громко (может, он глуховат?).
— Мастер. Имя?
Ну и ну, чего это он от меня добивается? И я заорал что есть мочи:
— Ханнес Фосс!
Рука мастера Мааса молниеносно дернулась вперед и влепила мне такую оплеуху, что я едва устоял на ногах.
— Ученик всегда добавляет «мастер». Имя?
Теперь я понял.
— Ханнес Фосс, мастер.
Каменное лицо Мааса поворачивается к моему соседу:
— Имя?
— Йохен Зицман, герр мастер.
Буме — и Йохен тоже схлопотал оплеуху.
— Просто мастер. Имя?
— Йохен Зицман, мастер.
И Йохен понял. И все остальные тоже.
В мореплавании, в военном деле и при обращении к владетельным персонам следует постоянно подчеркивать служебные ранги. Однако англичане и американцы это дело несколько рационализировали. Вместо «яволь, герр капитэн-лейтнант», как я должен был бы говорить на кайзеровском флоте, или вместо «Ханнес Фосс, мастер», как меня учили здесь, на верфи, англичане и американцы говорят просто: «Иес, сэр», а звучит это еще короче: «Иессс». Но в принципе все остается тем же самым. Даже в Южных морях, когда я посетил вождя острова Пенрин, его премьер-министр, или государственный канцлер, или какой там еще у него был титул, наставил меня, как следует обращаться к повелителю двух сотен почти голых туземцев.
Выяснив наши имена и подкрепив силовыми приемами урок местного этикета, мастер Маас бросил нас на расчистку снега.
Вечером первого учебного дня я уже умел накрывать и собирать со стола у плотников, разгребать снег, топить печку в мастерской будке и остерегаться мастера Мааса.
Маас в эти дни был очень раздражен. Из-за мороза и снега многие работы на строящихся судах стали невозможными. Большинство плотников тоже хмурилось: вместо аккордной платы приходилось получать поденную. Никель, с первого вечера взявший меня под свое покровительство, объяснил мне, почему герр Кремер даже в морозные дни не приостанавливал работу на верфи, как это делалось прежде. Заказов было так много, что другие верфи немедленно переманили бы рабочих к себе, чтобы с началом оттепели сразу же продолжить работу в полную силу. Рассказывал мне об этом Никель за штабелем досок. И не успел толком закончить, как из мастерской будки загремел уже знакомый голос:
— Никель. Его люди бездельничают. Фосс. Где он?
К счастью, зима на побережье недолгая. Спустя несколько недель верфь снова огласилась мерным стуком конопаточных молотков, шарканием пил и резкими ударами молотов, вгоняющих костыли в корабельное дерево. Плотники снова получали аккордную плату, и бить баклуши было некогда. Мастер Маас отдавал распоряжения рублеными фразами:
— Никель — кончать штевень! Мюллер — обшивка, правый борт!
Целые дни напролет только и слышался его ор:
— Мюллер — четвертый пояс вкось!
Ну и глазищи! Как у альбатроса; от своей конторки все огрехи на корабле видит.
Появились новые задания и у нас, учеников:
— Фосс — к Никелю балки таскать!
Балки были разной длины, и становились под них по пять и более человек. «Раз-два, взяли», — граненый брус уже на плечах. «А ну, пошла», — оступаясь и балансируя на мокрых досках стапеля, тащим его к кораблю. Первые брусья идут ничего, а потом стираются до крови плечи, начинают дрожать колени, подвертываются в щиколотках ступни. Из гавани доносится: «Пятнадцать», — передышка у крючников. У нас передышки нет. Аккорд-аккорд. Темп работы задает сильнейший, а заработать хотят все. Лишь для нас, учеников, ничего здесь не обломится, кроме бесплатных харчей и жилья да одного талера жалованья в месяц!
И все-таки работа мне нравится. Спустя недолгое время я заметил, что любой труд можно облегчить с помощью кое-каких особых приемов. У всякой профессии есть свои секреты. Кое-кто из плотников не очень спешил поделиться ими со своими учениками, другие, особенно Никель, охотно показывали нам все, что упрощает работу.
Многие плотники были холостяками и над каждым пфеннигом, подобно женатым, не дрожали. Обе группы заметно отличались по одежде и манерам. Женатики одевались, как и большинство рабочих других профессий: широкие плотницкие штаны, старенькие курточки и фуражки. Совсем иное дело — плотники из казармы. Их штаны и вельветовые куртки были самых замысловатых фасонов. Юные лица обрамляли лихие бакенбарды. Золотые серьги в ушах они возвели в настоящий культ. Чем ниже свешивалась серьга и чем тяжелее она была, тем считалось красивее. Там, где появлялась молодежь, даже при самой тяжелой работе часто раздавался веселый смех. Нередко проезжались и на мой счет. Шутки были примерно такого сорта.
Никель озабоченно оглядывался:
— Фриц, — обращался он к коллеге-плотнику, — где продольная ось?
Фриц тоже усердно включался в поиски:
— Может, кто из вас видел продольную ось?
Теперь уже искали все.
— Ну-ка, Ханнес, дуй быстрее к мастеру, пусть он даст тебе новую продольную ось.
Я пулей мчался к мастерской будке.
— Мастер Маас, Никель прислал меня за новой продольной осью.
Маас недовольно двигал верхней частью своей шкиперской бороды по нижней:
— Никель, — ревел он, — не отвлекать ученика от работы!
На какое-то мгновение я слегка терялся, потом резким прыжком назад успевал уклониться от карающей десницы. Молниеносно увертываться от оплеух я уже научился.
Моего друга Йохена Зицмана посылали в кузницу принести пропавший центр тяжести. Кузнецы взгромоздили ему на плечи трехпудовую балластину. Йохен, едва не задохнувшись, приволок ее на стапель, а потом, сопровождаемый хохотом парней и гневным рыком Мааса, потащил обратно в кузницу.
После всех этих штучек мы стали очень подозрительны насчет посылок за неведомыми или казавшимися нам смешными вещами.
Несколько дней спустя Маас рявкнул вдруг:
— Фосс!
От лихтера, куда мы таскали каютный инвентарь, я тут же понесся к мастерской будке.
— Фосс побежит на склад и принесет ночной горшок для жены капитана Бринкмайера.
Я лишился языка. Мастер Маас и розыгрыш — уму непостижимо!
— Э-э-э, мастер, меня теперь не обдурить!
