еще долгая, славная жизнь.
20
Итак, я стал знаменитостью. Чуть ли не национальным героем. И это, разумеется, было очень приятно. Поначалу. Однако время шло, и постепенно от всех этих лекций, с которыми надо было выступать, меня начало подташнивать. Я знал, в каком месте слушатели рассмеются и где они воскликнут «Ах!» или «Ох!». Всякие рассуждения, от которых людей клонило в сон, я исключил уже после второй лекции, хотя, по-моему, это-то и было как раз наиболее интересным.
Еще хуже были вечные однообразные банкеты после лекций.
И хотя мой бумажник все туже набивался банкнотами, мне стало ясно: долго так продолжаться не может. Поэтому я чертовски обрадовался, получив однажды утром следующее письмо:
«Сэр!
Позавчера вечером м-р Смит имел огромное удовольствие прослушать Вашу столь же интересную, сколь и поучительную лекцию.
На основании услышанного м-р Смит пришел к заключению, что Вы обладаете обширнейшими познаниями в области вождения маломерных судов в открытом море. М-р Смит почел бы за честь, если бы Вы доставили ему удовольствие, посетив его в ближайшие дни в удобное для Вас время. М-р Смит желал бы изъяснить Вам некое предложение, которое, как смеет надеяться м-р Смит, могло бы встретить Ваше благосклонное согласие и одобрение.
С неизменным глубочайшим уважением
искренне преданные Вам
Смит, Смит и Смит
(неразборчивая подпись)»
Ну что ж, почему бы и нет? Почет за почет, удовольствие за удовольствие. Несколько дней спустя я отправился в контору господ Смита, Смита и Смита, разместившуюся в узеньком переулке близ порта. Один из клерков немедля проводил меня в личные покои господ.
В самом ли деле этих Смитов было трое и какой именно из них был тот джентльмен, с которым я тогда беседовал, за все годы службы в этой фирме я так и не выяснил. Знаю только, что «мой» м-р Смит носил серый костюм, серый галстук, волосы у него тоже были какие-то серые, как и цвет лица, что, впрочем, можно было, пожалуй, списать и за счет газового освещения. Следует, наверное, упомянуть еще, что и цвет глаз у него опять-таки был серый. Иных примет своего шефа я при всем желании припомнить не могу.
Моим новым шефом м-р Смит стал буквально через несколько минут после нашей встречи.
Памятуя о его обстоятельном письме, я настроился было и на соответствующую беседу. Ничего подобного! Впрочем, вполне возможно, что автором письма был кто-то другой из этих трех Смитов. Во всяком случае «мой» м-р Смит сразу же после приветствия без долгих предисловий прямо приступил к делу:
— Мистер Восс, нам нужен капитан для нашего судна «Джесси», ведущего промысел тюленей в северной части Тихого океана. Мы платим твердое жалованье и плюс долю от прибылей. Интересует вас это предложение?
— Что ж, судно это мне знакомо, только вот в охоте на тюленей я, признаюсь, ничего не смыслю.
— Ваша задача — судовождение. Для охоты на борту есть специальная команда.
— Где сейчас «Джесси»?
— Она снаряжается в Сан-Франциско. Почтовый пароход отходит послезавтра.
Через пятнадцать минут с договором в бумажнике и билетом до Фриско я закрывал уже за собой снаружи дверь конторы. Лихо! Ничего не скажешь…
При столь длиннющем названии фирмы и письмах с вычурным, цветистым слогом м-р Смит (не все ли равно, который именно из трех) оказался человеком немногословным и сугубо деловым. Какого рода дельце он мне подсунул, мне по-настоящему стало ясно лишь три месяца спустя, когда мы встретили первое тюленье стадо.
А пока что я плыл на пароходе «Кинг Джордж». Наступила уже осень 1906 года. Долгонько же я, однако, пролодырничал в доброй, старой Англии.
Ветер дул прямо в лоб, но «Кинг Джордж», зарываясь до самых надстроек в шипящую пену, а порой и в тяжелую зеленую воду, пыхтел себе да пыхтел, неизменно выдавая свои 16 узлов.
«Ханнес, дружище, глянь-ка, ведь эта коптилка, ежели разобраться, не такая уж плохая штука, — думалось мне. — На „Тиликуме“ досталось бы мне сейчас, как проклятому. А здесь пар и десять тысяч лошадиных сил запросто гонят пароходик через океан кратчайшим путем в заданную точку».
Капитан принял меня как своего коллегу и гостеприимно распахнул передо мной все двери. Вместе с «дедом» — старшим механиком — я облазил и кочегарку, и машинное отделение. Со времени службы на флоте его величества кайзера в машину я ни разу больше не заглядывал. На палубе было около 20ь. Внизу же столбик термометра показывал выше 50ь. Воздух там был черный от угольной пыли и гари. Полуголые кочегары стояли у открытых топок и отдирали тлеющий шлак от колосников. Откуда-то из темноты другие парни возили на тачках уголь и ссыпали его возле котлов. Покончив с чисткой топок, кочегары широкими бросками принялись швырять «чернослив» в их раскрытые пасти. От одного этого зрелища под языком у меня вздулись пузыри, как от ожога.
Потом в баре, потягивая холодное пиво, я высказал «деду» свое мнение.
— Что вы хотите, — пожал плечами тот, — желающих получить хоть какую-нибудь работу в кочегарке более чем достаточно.
В Нью-Йорк мы пришли точно по расписанию, минута в минуту. Поправок на ветер и непогоду в паровом судоходстве не существует.
Больше одного дня я в Нью-Йорке не выдержал. Не город, а какой-то кошмарный сон. Лондон против него — спокойное местечко. На следующее же утро я сел в поезд и почти неделю ехал на нем через всю страну, покуда не добрался до Центрального вокзала в Сан-Франциско и не почуял свежий тихоокеанский ветерок.
У вокзала я нанял автотакси. Конных экипажей здесь больше не было. В Лондоне я постоянно пользовался кэбом. Сидишь себе и смотришь, как ритмично покачиваются в такт бегу лошадиные спины. Прекрасное зрелище! А кучер сидит сзади на особых козлах и правит лошадками. Здесь же, в Штатах, я впервые в жизни забрался в авто — это новомодное, трясучее и громыхающее чудище, не подозревая еще, что скоро и сам стану водителем подобного аппарата.
Ехали мы недолго. Такси доставило меня до самого причала.
У длинной стенки в ряд стояли небольшие шхуны глостерского типа. Появились они впервые на Восточном побережье Штатов и предназначались специально для рыбного промысла в негостеприимных водах Ньюфаундленда и быстрой доставки улова к берегу. Без всяких изменений переняли их впоследствии и на Тихом океане. Длиной эти шхуны были от 15 до 20 метров, шириной — от 4,5 до 5 метров. Судно имело острые носовые обводы, что сулили хорошую скорость, и две высокие мачты со шхунным вооружением.
Ах, эти мачты! У меня даже сердце быстрее застучало. На палубе лежало с полдюжины дори — легких, как перышко, весельных лодок, построенных с таким расчетом, чтобы они могли укладываться в штабель, одна в другую. На Ньюфаундлендских банках с этих дори ставили переметы. Нам они требовались, чтобы охотникам легче было подбираться к тюленям.
Между двумя другими судами стояла шхуна с надписью «Джесси» на корме. Это и был мой корабль. Ну что ж, вперед, Ханнес, на борт!
На палубе сидел парень в окружении целого арсенала разного сорта ножей и гарпунов. Он вопросительно посмотрел на меня.
— Я капитан Восс, ваш новый капитан.
— Мое имя Уэстон, сэр. Я — старший гарпунер.
Мы обменялись рукопожатиями.
С кораблем мы сдружились с первого дня, с командой — несколько помедленнее, что же касается моей новой деятельности, то с ней я так никогда примириться и не смог.
Тюлений промысел — гигантская бойня беззащитных животных, не только не сопротивляющихся, но
