Ринке улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Я так и думал, – пробормотал капитан. – Когда вас ждать обратно?
– Завтра к обеду, – ответил сидх. – Если я не вернусь, вас поведут Лайруксал и Вилли.
Лагерь Ежей Энедики находился в глубине Железного Леса, а первая партизанская заимка, на которой всегда можно отдохнуть – чуть южнее Мертводья. До заимки можно было добраться двумя способами. Первый, наиболее безопасный, был таким: пересечь Старый Тракт в том месте, где дорога из Бьонгарда соединялась с ним, и идти лесом, по набитым зверями тропам, все время держа на юго- восток. Рингрин, возвращаясь со своими партизанами с праздника, выбрал именно этот путь. Принц очень спешил, а рядом с заимкой находился телепорт, через который его отряд мог попасть на свою территорию.
Энедика же выбрала второй способ, менее удобный, менее быстрый, но более полезный. Ее отряд двигался в сторону Эребора параллельно Старому Тракту с тем, чтобы в удобном месте перейти его, пересечь Мертводье по хорошо известному пути, и оказаться на заимке. Мимо партизан проезжали все купеческие караваны, спешащие в Бьонгард. Ежи не трогали их, но смотрели, считали, запоминали.
В день, когда Энедика решила пересечь Старый Тракт, она отправила в разведку Халлена и Тавартэра. Они пробежали вперед около четырех километров и наткнулись на обоз. Эльфы залегли в кустах, считая подводы.
– Хлеб везут, – сказал Тавартэр.
– Это первый обоз с зерном, который мы видим, по-моему, – откликнулся Халлен.
– А корабли с зерном всегда приходят из Полы примерно в это время, – согласился нандор. – Это самые первые ласточки, чтобы оказаться сейчас здесь, они должны были из Эребора в начале июля выйти.
Халлен и сам это знал. Ему было скучно лежать, глотая пыль от проходивших мимо подвод, и хотелось поговорить с товарищем. В грохоте множества колес никто не услышал бы их голосов.
– Энедика прикажет нам уничтожить его, – сказал Халлен.
– Нет, – возразил Тавартэр. – Нас всего одиннадцать, а тут не меньше пятидесяти человек охраны…
Он махнул рукой на рослого мандречена, ехавшего между телегой и обочиной дороги, и подозрительно посматривающего на лес.
– Энедика обещала мне, что атакует, только если увидит Армию Мандры на марше, – добавил Тавартэр. Нандор запнулся, поняв, что сказал слишком много.
– А я думал, я один одержим идеей умереть в бою, – насмешливо произнес Халлен.
Нандор покосился на него:
– А в чем причина твоей одержимости? Я вот не собираюсь умирать.
– Я заметил… Я болен, Тавартэр, – ответил темный эльф. – Я умираю.
– Чем ты болеешь? Это заразно?
Халлен открыл рот, чтобы соврать про опухоль, которая пожирает его тело изнутри, но вдруг передумал. Стыд стал для его иссушенной души столь же непозволительной роскошью, что и любовь. Перед отъездом из таверны Халлен истратил все деньги, что у него оставались, на два мешочка лислора. Теперь от них оставалась лишь половина в последнем мешочке. Эльф знал, что когда порошок закончится – а это должно было случится скоро – ему останется только умирать в окружении собственных чудовищ. Но Халлен надеялся, что ему уготован не столь мрачный конец и пророчество Мораны сбудется.
– Нет, не заразно, – ответил он. – Я умираю от лислора.
– Мне так и показалось, – спокойно сказал Тавартэр. – Я однажды видел такого, как ты. Бывшего лучника. Он ковылял по деревне, брался за любую работу, но был слишком слаб, чтобы заработать много.
– И что? Он умер?
– Не скажу, – усмехнулся нандор. – Но неужели ты думаешь, что твоя палка, усохшая теперь, когда-то была столь хороша, что сейчас Энедика рискнет жизнью всех нас – только для того, чтобы ты умер под мечом солдата, а не в судорогах, воя и катаясь по земле, не отличая день от ночи, а друзей – от соседних деревьев?
– Что-то ты разговорился… Продолжай, – тусклым голосом сказал Халлен.
Будь у Тавартэра чуть больше опыта общения с лислорерами, он бы замолчал. Но ревность ударила в голову нандору, и поэтому не заметил нехорошего огонька, заплясавшего в глазах темного эльфа.
– Зря надеешься, – закончил Тавартэр. – Энедика умеет различать отношения и…
Он не успел договорить. Халлен вдруг оказался сверху, и колено темного эльфа прижимало грудь Тавартэра к земле, а руки сжимали горло.
– А теперь послушай, что я тебе скажу, – прошипел Халлен. – Пока мимо нас проходили обозы с тряпками и вином, Энедика не тронула их и пальцем. Потому что они означали много красивых платьев и веселья. А этот обоз означает не только румяные круглые булки. Он означает и румяные круглые морды мандреченских солдат, которые будут рыскать по всему Железному Лесу в поисках нас…
– Отпусти… – прохрипел Тавартэр. – Задушишь, псих…
Халлен разжал руки и слез с него. Нандор чувствовал, как Халлена бьет дрожь. Бывший лучший лучник отряда принца плакал.
– Прости, – сказал Тавартэр.
– Заткнись, – ответил темный эльф.
Когда они вернулись к отряду, выяснилось, что Халлен лучше знал характер своей случайной подруги, чем нандор, болтавшийся с ней по лесу последние пять лет. Едва услышав про обоз с зерном, Энедика приказала Нифреду, самому сильному магу из отряда, залечь с одной стороны Тракта, а сама с остальными Ежами затаилась с другой. С одной стороны жирную колбаску обоза должны были нашпиговать стрелы, а с другой – поджарить магия Нифреда.
В Лихом Лесу кишели не только гоблины и пауки, но и звери с более пышной шкуркой – куницы, бобры и выдры. На севере водились даже соболи, чей мех так к лицу дамам. А вот рожь и пшеница в Лихолесье росла плохо. Мустафа знал, что если он успеет на ярмарку в Эреборе первым, то сможет взять отборную рожь за бесценок. И он успел. Деньги у него были – сюрк удачно распродал в Келенборносте шелка и сукно. Мустафа присоединился к купеческому обозу, шедшему в Бьонгард с похожим грузом – овсом, рожью и картофелем. Мясо в Бьонгарде ценилось дешевле хлеба. Мустафа собирался обменять свой товар на бобровые и соболиные шкурки, а так же приобрести чудесные изделия лихолесских гномов – изумительной точности крохотные часы и другие механические игрушки, до которых хозяева Эммин-ну-Фуин были большие мастера. Купец рассчитывал на хорошую прибыль, которую почти перевешивал один, но очень значимый риск.
Имя этому риску было – Ежи.
Однако партизаны в последнее время почти не показывали носа из своих тайных схронов, и Мустафа вместе с другими купцами в караване думал скоро увидеть башню Светлого Всадника, что стояла при въезде в столицу Лихолесья.
Но он ошибся.
В то утро Равенн ехал между телегой и обочиной. Воин и сам не знал, почему сегодня выбрал эту сторону дороги. Обычно он ехал вместе с другими охранниками купеческого обоза справа от телег, где было гораздо больше места – на Старом Тракте свободно могли разъехаться четыре боевые сюркистанские колесницы.
