Но назгул молчит, боясь потерять своего единственного собеседника, и переводит разговор на другое.
Смерть – это же так скучно. В ней, как никогда, необходим достойный компаньон.
Моруско отвел ветку рябины с тяжелыми алыми гроздьями, шагнул вперед и почти по пояс провалился в сугроб. Император Мандры назначил встречу на пустынном берегу Шеноры, напротив острова Акэе. Он проделал путь по воздуху и не подумал о том, каково будет добираться королю темных эльфов через заснеженный лес. На три версты, отделявшие точку рандеву от Келенборноста, у Моруско ушел весь короткий зимний день, возвращаться предстояло в темноте. Но не это тревожило короля – как и все темные эльфы, он видел ночью лучше, чем днем.
Эльф вышел на обрыв. Император уже ждал его. На фоне снега силуэт дракона казался вырезанным из черной бумаги. За его спиной высилась мохнатая шапка острова. На острове Акэе росли сосны, огромные, с великолепной твердой древесиной. Таких деревьев не осталось больше в Мандре. Раньше они встречались в Бурой Пуще на левом берегу Шеноры. Полане пустили их на корабли, а местность теперь называлась Бурая Пустошь. Разница между новым и старым названием заключалась всего в одной руне.
– А, вот и ты, – сказал Черное Пламя.
Снегирей, возившихся в ветвях сосен, вспугнул его раскатистый голос. Птицы взметнулись над островом, словно язык пламени.
– Зачем ты позвал меня, Морул Кер? – спросил Моруско.
Таков был вольный перевод прозвища дракона, настоящего же имени императора Мандры никто из эльфов не знал.
– Будешь опять угрожать и требовать, чтобы я приказал моим подданным сложить оружие? – продолжал король. – Я устал повторять тебе, что Железный Лес никогда не принадлежал никому, кроме темных эльфов. И я устал повторять, что после того, как ты заставил меня подписать договор о добровольном присоединении к Мандре, темные эльфы больше не считают меня своим королем…
– Это я устал от твоих отговорок! – взревел Черное Пламя. – Лихой Лес – мой, кому бы он ни принадлежал раньше! Но я вижу, ты не понимаешь, когда с тобой говорят по-человечески. Я позвал тебя, чтобы кое-что показать.
Дракон повернул голову к острову. Из пасти императора Мандры вырвался длинный язык пламени. Моруско вскрикнул, когда огонь упал на лес. Зашипел, вскипая, снег. Сосны запылали, как тонкие свечки. Король вскинул руки. Сияющая голубая сфера вылетела из его ладоней, разбухла и накрыла собой остров Акэе.
– Ты думал, что сможешь шантажировать меня? – презрительно обронил Моруско.
Сфера сменила цвет на черный, задрожала и лопнула. Языки пламени с ревом вырвались из-под нее. К небу поднялся столб дыма. Король побледнел.
Дракон засмеялся.
– В каком сыром дупле тебя обучали колдовать? – осведомился Черное Пламя. – Дыхание истинного дракона потушить нельзя, уж это-то ты должен был знать. А теперь представь, если драконы подуют на Лихой Лес с четырех сторон…
– Ты не сделаешь этого, – хрипло сказал Моруско. – Подумай сам, Морул Кер. На выжженной земле не останется никого, кто платил бы тебе налоги песцовыми шкурками, соболями и серебром…
Что-то мелькнуло в глазах дракона. Если бы король темных эльфов не был так ошарашен, он бы узнал безумие и боль – с некоторых пор эта парочка стала и его частыми гостями.
– Сделаю, – отвечал император Мандры. – Земля, удобренная пеплом, чудесно плодоносит. Я поселю здесь более покорных подданных. Я поселю здесь людей! А рудники огонь не затронет… Тебе решать, Моруско. Ты должен выдать мне главарей партизан не позже Коляды, или твой лес вспыхнет, как праздничная елка!
– Смилуйся! – закричал Моруско. – Ты даешь мне всего три недели, а ведь отряды Ежей рассеяны по всему Железному Лесу! Я не успею, Морул Кер! Дай сроку хотя бы месяц!
– Я все сказал, – отрезал император Мандры. – Ты хитер, как лис, но если главари Ежей в день Коляды не будут в Келенборносте, в цепях, я подпалю твою шкурку, и она и вправду станет черной! [1]
Дракон расправил крылья. В лицо эльфу полетела снежная крошка. Потоком воздуха Моруско едва не сбило с ног. Черное Пламя взмахнул крыльями и спланировал с обрыва. Дракон вышел из пике над самой поверхностью реки. Огромное тело на миг заслонило пылающий остров.
Когда эльф снова увидел Акэе, огонь уже погас.
Моруско смотрел на изуродованные черные стволы и плакал, хотя еще с детства знал, что нет ничего более глупого и болезненного, чем рыдать на морозе.
Холодное дыхание Раксэ Хэлка убило недолгую оттепель. Реммевагара снял кожаные калоши еще в Жемчужной Капле и нес их теперь в заплечной сумке. Следы от валенок не оставались на твердой корочке наста, а тонкие порезы от полозьев саней ничем не отличались от рубцов, оставленных ветром. Эльф основательно закупился на деревенском рынке. На санках лежали тщательно укутанный, чтобы не заморозить, мешок картошки, увесистая пачка табаку, бочонок квашеной капусты, четыре килограмма пороха, пачка картона, соль, сахар, две корчаги вина, коробочка с разноцветной гуашью, деревянный солдатик, яркая погремушка и четыре книжки. Сыр и творог партизаны сами делали из молока – у них были две козы и одна корова. Сами же добывали и мясо – охота была одним из немногих зимних развлечений отряда Кошмары, как называли грозную предводительницу люди и серые эльфы. На самом деле предводительницу отряда звали Махой, а происходила она из рода Морриганов, издревле владевшего местностью к югу от Дункелайс. Перед нападением на мандреченский обоз Маха всегда раскрашивала лицо жуткими красками. Ее этому научила сестра Че, друидка. Она покинула безопасное становище в сердце Железного Леса ради настоящей борьбы с захватчиками. Сестра Че утверждала, что определенное сочетание красок и расположение полос делают партизан не убийцами, а проводниками воли бога, жертвенными ножами и остриями лап Великого Паука. Она собственноручно разрисовывала лица всем Ежам из отряда перед выходом в рейд, бормоча молитвы. Реммевагара вырос на юге Железного Леса, где поклонялись Матери Рябине, и относился к ритуалу скептически. Но смыв гуашь, партизаны могли разгуливать хоть по самому Бьонгарду, не боясь быть узнанными в лицо, да и кожа не трескалась от мороза под толстым слоем краски. И еще ни один из отряда Кошмары не умер от черной опухоли. В момент смерти чужая Цин переходит в ауру убийцы; и она никогда не усваивается, а оседает во внутренних органах и раньше или позже превращает их в опухоль, пожирающую все тело. Черная опухоль была болезнью профессиональных убийц, которыми, как ни крути, и являлись партизаны.
Зимний день короток. Ожерелья сосулек на березах и величественных елях последний раз вспыхнули драгоценной бирюзой, алыми рубинами и ослепительными хризобериллами в лучах заката, и серые, как паутина, сумерки, окутали лес. Реммевагара заторопился. Узкие, кошачьи зрачки и способность видеть ночью Мелькор подарил только тем, кто помогал ему – темным эльфам. Мать же Реммевагары была звездной эльфкой, приехавшей в Железный Лес после развода. Отцом ее ребенка был мандречен, что нередко случалось во время правления Черного Пламени – единственного властителя за всю историю обитаемого мира, признававшего смешанные браки. Причина подобной терпимости была проста – дракон сам был женат на мандреченке.
Реммевагара совсем не хотел заблудиться в темноте или нарваться на вышедшего на охоту каменного тролля. Увидев впереди и чуть слева черную пасть ущелья, партизан облегченно вздохнул и прибавил шагу. Снег под полозьями санок заскрипел веселее.
