чистым, Даша не надевала его ни разу. Значит, и стирать его не требовалось.
В комнате появилась Брюн.
— Привет, — сказала она, разглядывая кучу одежды на полу. — Уже вещи разбираешь? Молодец. Заканчивай, пойдем обедать. Остальное потом доделаешь.
— Сейчас, мам, — сказала Даша.
Девочка поднялась с пола, подошла к резному шкафу и повесила туда дождевик и платье из желтой органзы.
— Тебе понравилось на юге? — спросила Брюн. — Тебе там было хорошо?
— Очень! — бодро воскликнула Даша.
Смутная тень скользнула по лицу матери. Это был неправильный ответ. Но Даша этого не поняла, а Брюн не могла признаться себе в этом.
— Пойдем, — повторила Брюн. — Я приготовила рагу — твое любимое.
— А в отеле на обед подавали жареных осьминогов. Ты не представляешь, мама, как это вкусно! — сказала Даша.
Она выудила из кармана чемодана плоскую рамку и приблизилась к матери.
— Это маленький фотоальбом, — сказала Даша. — Папа купил. Смотри.
Она нажала плоскую кнопку на боку рамки. Снимок со смеющейся Дашей сменился изображением девочки на фоне белых скал и яркого неба. Брюн с интересом разглядывала снимки, которые дочь прокручивала перед ней. Вот Даша, а по бокам, как два гиганта- телохранителя, застыли Лот с Ирвингом; вот дочь несется вниз по трубе с водой и хохочет.
— А это что? — изумилась Брюн.
— А это такой надувной айсберг, — сказала Даша. — Видишь, хваталки? По ним забираешься наверх и прыгаешь в воду. Очень весело.
— А я вот никогда никуда не ездила, — вздохнула Брюн.
— Еще съездишь, — великодушно сказала Даша. — В следующем году я буду уже большая, и можно будет оставить меня с дядей Ирвингом. А вы с папой съездите вдвоем, отдохнете от меня.
Брюн усмехнулась:
— А в этот раз, значит, вы с папой отдыхали от меня?
Даша уже ее не слушала. Девочка выбрала тот снимок, где она была запечатлена с отцом и дядей. Альбом можно было использовать и в качестве рамки с набором сменных фотографий. Даша поставила рамку на стол, рядом с танцовщицей из разноцветного стекла. Юбка фигурки взметнулась так, словно она танцевала в языках пламени. Девочка обернулась к матери и хотела ее обнять. Брюн сделала вид, что не заметила и не поняла ее жеста, ловко увернулась и вышла из комнаты. Даша нахмурилась, но тут же забыла и об этом. Она покинула детскую вслед за матерью. Даша беспечно сбежала по лестнице, оказавшись в кухне раньше Брюн.
Жизнь была прекрасна, отдых удался, родители ее любили.
Что еще нужно для счастья в одиннадцать лет?
Карл вздохнул. Так вздыхает ребенок, первый раз увидевший бабочку, и женщина при виде платья своей мечты в витрине. Шмеллинг держал книгу в руках так, словно она была кубком из тончайшего хрусталя, который мог треснуть от неосторожного взгляда. Ирвинг, довольно улыбаясь, смотрел на друга.
— Похоже на Серебряный Кодекс, — сказал Карл. — Пергамент красный. Хотя нет, буквы черные… Но встречаются и золотые.
— На каком языке был написан тот кодекс? — спросил Ирвинг.
— На готском, — ответил Карл. — Епископ Ульфила, то есть Волчонок, перевел для готов Евангелие и создал письменность для целого народа.
— Ты знаешь готский? — спросил Ирвинг.
— Этот язык давно мертв. Как и те, кто говорил на нем.
— Я имел в виду, если эта книга написана на готском, то скорее всего она и есть Серебряный кодекс епископа Волчонка, — пояснил Ирвинг.
— Нет, — сказал Карл. — Этого языка я не знаю, но это не готский. Очень похоже на санскрит. Ты прав. Это не Серебряный кодекс. Впрочем, можно было сразу догадаться. На обложке Серебряного кодекса изображены два ангела, несущие зеркало, и мужчина с книгой в руках. А здесь — дракон и дерево…
Шмеллинг оторвался наконец от книги и взглянул на Ирвинга.
— Я, разумеется, не могу спросить тебя, где ты раздобыл эту инкунабулу?
Ирвинг мучительно покраснел.
— Она из Непала, — сказал Тачстоун. — Ты говоришь, санскрит. По-моему, это язык древних индусов, разве не так?
Карл кивнул.
— Ну вот, возможно ее сделали в Индии. А потом перевезли в Непал, — сказал Ирвинг.
— Все возможно, — согласился Карл. — Огромное спасибо тебе. Я тебе что-нибудь должен?
Ирвинг махнул рукой.
— Ты не представляешь ее ценности, — сказал Карл. — Это очень дорогая вещь. Мне будет неловко, если…
— За ней может придти законный владелец, — перебил его Ирвинг. — Вот с ним и поговоришь.
— Ах вот как, — сказал Карл. — И как он может выглядеть?
— Как монах-буддист с нордической внешностью.
— Да, при таких приметах ошибиться сложно, — хмыкнул Шмеллинг. — Хорошо, я буду иметь в виду.
Он попрощался с Ирвингом и вышел, сунув книгу под мышку. Ирвинг представил себе, как Карл мчится домой на своей черной «вольво», уединяется в комнате на самом верху башенки и жадно вчитывается в малопонятные, потускневшие от времени знаки, а в окно заглядывает любопытная горгулья с водостока…
Ирвинг усмехнулся. Приятно делать приятное приятным людям; но он открыл этот процесс для себя очень недавно. Что-то тускло блеснуло на ковре. Ирвинг наклонился и увидел, что это застежка от книги. Инкунабулы, как назвал ее Карл. Наверное, она отлетела, когда Ирвинг открыл книгу. А он и не заметил этого из-за накатившей дурноты.
Ирвинг выбежал в коридор и столкнулся с Брюн. Жена брата стояла у высокого, во всю стену окна и любовалась видом на ночной лес.
— Ты не видела Карла? — спросил Ирвинг.
Брюн молча ткнула рукой в стекло. Ирвинг услышал рёв мотора. Карл отъезжал от жилища Тачстоуна.
— Что-то случилось? — спросила она.
— Я подарил ему старинную книгу, а застёжку от нее забыл отдать, — сокрушенно произнес Ирвинг.
— Какая интересная книга — на застежках, — заметила Брюн. — Ну, гнаться за Карлом, чтобы отдать ее, уже не стоит. Заглянешь к нему завтра утром, когда поедешь в Боровичи. Сделаешь крюк, так не пешком же.
— Да, ты пожалуй права, — согласился Ирвинг. — Я так и поступлю.
Брюн улыбнулась:
— А сейчас пора спать. Тебе завтра предстоит длинная дорога. Принести тебе чашку
