интересно вспомнить забытые мелочи. Порою мелочи важнее крупного. Этим дневник — порою любопытное воспоминание.
Вот звонок, — идут выборы председателя. Борьба между Черновым и Марусей Спиридоновой… Столько-то голосов за Чернова… столько-то за Марусю…
Мы, конечно, всей душой за Чернова. За Чернова! Но Чернов в данную минуту — символ.
Случайно тот, кто сообщил нам о победе Чернова, сказал это кисло. Не понимал символизма! Мы его выбранили и стали ждать следующих, более дружеских сообщений.
Они были неутешительны: «Говорят!» Полчаса проходит, час… «Все говорят?» «Говорят! Говорят! Ленин сидит, раскинувшись в ложе. Хитро улыбается. Вся ложа уставлена цветами. А Чернов опять говорит…. говорит….»
Наконец, звонки прекратились. Очень поздно. Последнее известие — будут заседать всю ночь, и вообще решили не уходить.
Я долго не ложусь. Порою подхожу к окну, откидываю портьеру и вглядываюсь в тихую тьму. Бледно мерцают снега. За сеткой черных сучьев круглится купол тяжелого дворца. Огней не видно. Что — там? Нет. Конечно, исчезла всякая тень надежды.
На другое утро, рано — целая лавина соседских сведений: «ушли… разогнали… чуть свет закрыли… матрос не пожелал… едва не перестреляли всех… а на выходе Чернова мальчишка-красногвардеец убил…»
Я возражаю на последнее:
— Ну, вздор!
— Нет, нет, убил. В коридоре до сих пор лежит. Сторож сам приходил, сказывал.
Увы, только это одно, последнее, и оказалось вздором. Все остальное — была ожиданная, горькая, правда. Ушли. Совсем ушли. Навсегда. Отчаянный план сорвался.
Последующие дни… да не на другой ли день убили Шингаре-ва и Кокошкина? Нет, после, кажется. Новые владыки узнали об этом убийстве позже всех (будто бы) и были сконфужены. Они тогда еще конфузились! Странно вспомнить, как нетвердо они сидели тогда. Невероятны забытые мелочи, а как поучительны!
Тогда, в Таврическом дворце, не было Керенского. Был один Чернов. Эпопея «Керенский — Чернов» разыгралась раньше, до большевистского переворота, не в Таврическом — в Зимнем дворце. Будущие историки ее разберут. У них будет и продолжение, — ведь, в наши дни, в Париже, вновь они встречаются на тех же половицах (французских). Опять «Керенский — Чернов». Дай Бог, чтобы эта встреча менее повредила России, чем первая, петербургская.
Впрочем, — можно ли повредить России? Ее нет. А когда она опять будет, новая, третья, — то уж, конечно, ни Керенский, ни Чернов ничем ей не смогут повредить.
Опять говорю о вас, за вас, от вас, русские люди в России. От вас, святые и мудрые, за вас, ничего не знающие, только страдающие, — и тоже святые.
Да, только там, в России, можно видеть на лицах особую печать святости. Это нерассказуемо, но несомненно. Это не красота и не безобразие, а именно святость, и другого слова не найдешь. Но зато в России же встречаются и лица с другой печатью… особого окаянства. Очень любопытно, что эти последние «окаянные» лица все схожи между собой. Лица — на одно лицо. Мне приходилось думать над этим в трамваях (когда они еще ползали), на углах улиц (когда там еще были люди), в кошмарные дни путешествия до Гомеля в тесной толпе красноармейцев. На четыре — три простецких мужичьих физиономии непременно одно это знакомое «окаянное» лицо. Черты разнообразны, но окаянство стирает черты. Оно так же нерассказуе-мо, как и святость.
Это, впрочем, лирика. Мне ею некогда заниматься. Хочу сказать о том, что думают (и знают) русские люди в России, — сознательные верхи всероссийского антибольшевистского лагеря, — о возможности свержения большевиков. И, между прочим, о так называемой «кнтервенции».
Надо ранее понять нашу исходную точку. Это при доброй воле и при некоторой степени воображения, — не трудно. Мы исходим из того факта, что все, что могло перевернуться — перевернулось. Россия, как перчатка, уже на изнанке вся. Выверт не только внешний, политический, экономический, бытовой; он глубже, он проходит внутрь. Он в какой-то мере захватил психологию, душу народа. Судить, где и как она повернулась, что, собственно, изменилось — невозможно, да и не наше дело. Наше дело только признать факт. Он объясняет, почему русские в России не боятся никакого возврата к старому, — он невозможен. Мы нисколько не боялись «реакционности» белых генералов. Мы были в ужасе и горести от их попыток только потому, что твердо знали: эти попытки провалятся, свержения большевиков не будет; «генеральские» кампании — покушение с негодными средствами.
Не логический ли абсурд, поэтому вечный припев социалистов от эмиграции: «Придет Деникин в Москву, насадит реакцию… Лучше большевиков потерпеть?» Ведь он, прежде всего, в Москву не придет (будучи реакционным), — уж не говоря о том, что «насадить» старую реакцию в России сейчас невозможно.
И, наконец, всякая поддержка большевиков из боязни реакции, — что это? Не то же ли самое, что подкладывание соломы под свой горящий дом из боязни… что он сгорит?
Нет, нам некогда в России заниматься софизмами, как некогда было и преступным казалось предаваться размышлениям и гаданиям: что будет, когда ничего не будет? Какой дом строить, когда этот сгорит дотла, до черной ямы.
Если ждать черной ямы — почему только российской. Пожар не локализован, с этим никто не спорит. Не подождать ли европейской?
Нет, русские в России не могли дойти до такого безумия. Мы знали, что надо прежде всего уничтожить главный очаг — свергнуть центральную власть большевиков. На эту, самую, первую задачу, без решения которой нет никаких других задач, праведно устремлено и теперь все наше внимание.
Вот некоторые практические выводы наши, основанные на долгом внутреннем и внешнем опыте, на знании самого существа большевиков, их власти, а также на понимании общего положения России, степени ее изменения и темпа, (все ускоряющегося) ее распада. Вот несколько пунктов написанной резолюции русских людей в России.
Падение центральной власти большевиков не только возможно, но неизбежно (и в данный момент, несмотря на большое запоздание) при таких условиях:
1) Наличие некоторой вооруженной военной силы, идущей извне. Количество сил не так важно, как условие их смешанности, т. е. крайне важно, чтобы тыл, идущих впереди русских сил обслуживался регулярным войском другой союзной страны, — все равно какой.
2) Лозунги идущих впереди русских должны быть чисты от всякой старой тени. Если
