– Сестра, вы видели, что я пришел со священником? Он тоже хотел бы поговорить с отцом...
– Нет, боюсь, это невозможно. Сюда мы допускаем только членов семьи.
– Тогда, возможно, вы объясните мне, какие родственные узы связывают меня с монахиней, которая только что порхала тут над отцом, точно демон смерти?
– О, это... Я не знаю. Она приходит сюда каждый день, утром и около полудня. Наверное, получила разрешение, вот только я не знаю...
– Священник, которого вы видели со мной, является личным эмиссаром Папы Каллистия, прибыл из Рима. Не думаю, что стоит отправлять его обратно в Рим несолоно хлебавши, как вам кажется?
– Конечно, нет, мистер Дрискил.
– И еще был бы вам страшно признателен, если б вы проверили, что это за монахиня.
– Конечно, мистер Дрискил.
– А теперь оставьте меня с отцом.
Она затворила за собой дверь. Я стоял спиной к окну, смотрел на отца, отбрасывал тень на его лицо.
– Узнаю своего сына. Молодец, хороший мальчик, Бен. – Веки дрогнули, левый глаз приоткрылся. – Мой совет, не допускай, чтобы у тебя случился сердечный приступ. Точно ракета врезалась в грудь. Умирать надо не так, а как подобает приличному и благородному человеку.
– Смотрю, ты почти в порядке, – заметил я. – До смерти меня напугал.
– Когда скатился с лестницы?
– Нет. Когда заговорил, сейчас. Я не ожидал, что...
– Да я просто притворяюсь, – сказал он.
– В смысле?
– Ну, что мне полегчало. Чувствую себя просто ужасно. На то, чтобы поднять руку, уходит чуть ли не полдня. С докторами говорю мало. Они полностью мной завладели и правят здесь бал, проклятые садисты. – Дышал он тяжело, с присвистом, хватал воздух мелкими глотками. – Мне все время снится Вэл, Бен... Помнишь тот день, когда Гарри Купер рисовал ее... и тебя?...
– Знаешь, буквально вчера об этом думал.
– Сны, черт побери, наводнены умершими. Вэл, Гарри Купер, твоя мама... – Он тихо закашлялся. – Я рад, что ты здесь, Бен. Подойди, поцелуй отца.
Я склонился над ним, прижался щекой к щеке. Она была сухой и теплой, и еще немного шершавой, наверное, от щетины, этим и объяснялся серый цвет кожи. – Возьми меня за руку, Бен. – Я взял. – Ты трудный мальчик, Бен. Сам знаешь. Трудный. Всегда таким был и будешь, наверное.
Я выпрямился и шутливо заметил, что в том, очевидно, и состоит мой шарм.
– Да, таким и останешься, – пробормотал он.
– Знаешь, а Папа прислал к тебе эмиссара. Ждет за дверью.
– О Господи, неужто я настолько плох?
– Он и из-за Вэл тоже приехал. С двойным, так сказать, умыслом.
– Это кощунство, Бен. Ты грешник.
– Он не уйдет, пока не увидит тебя. Думаю, ты понимаешь.
– Да, наверное. Что ж, Бен, надеюсь, ты удовлетворил свое любопытство. Убедился, что я еще жив и брыкаюсь? – Я кивнул. – И не смотри на меня так, я тебе не чужой. Я все думал, когда ты придешь.
– Они говорили, что ты в коме. – Я улыбнулся ему. – Так что тебе повезло, дождался меня.
– Я вообще везучий. – Он слабо усмехнулся.
– А что это за монахиня, что тут вокруг тебя вертелась? Он покачал головой.
– Воды, Бен. Пожалуйста.
Я поднес пластиковый кувшинчик, он начал пить через соломинку. Потом отдышался и сказал:
– Пусть этот человек от Папы войдет. Что-то я устал. Приходи еще, Бен.
– Приду, – кивнул я. И был уже у двери, когда он заговорил снова.
– Послушай, Бен, что там известно об убийце? Вэл, Локхарт, Энди... они кого-нибудь поймали?
Я покачал головой.
– Стреляли из одного и того же оружия. Видимо, один и тот же человек.
Он закрыл глаза. Я вышел в коридор, оттуда – в приемную.
Санданато курил сигарету и смотрел во двор на старый красного кирпича больничный корпус. Снова пошел снег с дождем, за окном смеркалось. Днем он подремал, но не выглядел выспавшимся или отдохнувшим. Путь от Рима был не близок, ему тяжко далась каждая его миля.
– Отец проснулся, – сказал я. – Так что можете воспользоваться случаем.
Он кивнул, потушил сигарету и направился по коридору к палате.
