где его и убили. – Я сам горел непреодолимым желанием найти Ли. «Что важнее, – думал я, – то, о чем узнал Питерсон, или то, на что случайно наткнулся я? Забытая богом нацистская дребедень или Ли? Впрочем, они неразделимы, одно ведет к другому. И сколько уже погибло людей в попытке узнать истину».
– Куда ни сунься, всюду фашисты, – угрюмо проворчал Питерсон. – Гадюшник. Бог мой, я думал, война кончилась. С ума можно сойти… – Он покачал головой и повторил фамилии немцев из Буэнос-Айреса: – Котман, Долдорф, Брендель… И этот стервец – англичанин Сент-Джон. – Он поморщился. – Меня пугает то, что во всем этом деле есть какой-то скрытый смысл. Если бы только я мог найти правильную нить!
Наконец мы улеглись на свои полки, погасили свет.
– Расследования по поводу тех убийств абсолютно ничего не дали, – сказал Питерсон. – А Артур Бреннер получил инфаркт.
– Что? – Я одеревенел, услышав это. Как-то само собой разумелось, что Артур будет жить вечно, не меняясь с годами.
– В столовой, в гостинице. Просто рухнул на стол, и все тут, сообщил мне Брэдли. Я в то время был в Нью-Йорке, но сразу вылетел на день в Куперс-Фолс, прежде чем отправиться в Глазго, однако он находился в коматозном состоянии. Брэдли сказал, что, по всей видимости, причиной явилось потрясение от нападения на него либо перенесенная на ногах простуда. Брэдли считает его состояние очень тяжелым… – Голос Питерсона звучал все глуше.
– Понятно, – ответил я. В глазах у меня стояли слезы.
– Так что же успел сказать, умирая, Кемпбелл, когда свалился на вас в коридоре?
– Он сказал, что надо найти какие-то пятна. По-моему, это лишено всякого смысла. Падая, он оставлял на стене пятна собственной крови.
Блестевшее от дождя такси высадило нас на перекрестке Оксфорд-стрит и Норт-Одли. На его черном металлическом боку, точно в зеркале, отразился ярко-красный лондонский автобус. Защищаясь от дождя и неистовых порывов ветра, я поднял воротник пальто. Питерсон расплатился с водителем, высморкался и затянул потуже шарф на шее. Дождевые капли рассыпались бисером по его черному кожаному плащу, оседая на плечах.
Лежавший под непроницаемо-серым покровом туч фешенебельный район Лондона Мейфэр, казалось, не выражал особого восторга по поводу отвратительной погоды. Гроувенор-сквер пережидала ее, выталкивая поверх сгорбленных плеч то черные зонтики, то котелки дипломатов. Здание американского посольства тоскливо размышляло в своей модерновой непритязательности над долготерпением истории, проходившей у его стен. Увядшие листья на асфальте липли к моим башмакам. В самом центре площади стойко выстаивал под дождем Франклин Делано Рузвельт, увековеченный в памятнике.
При жизни мой брат Сирил обитал на Керзон-стрит, неподалеку от Беркли-сквер. Прямо с тротуара несколько ступенек вверх, полированная дверь, тускло освещенный мерцающим светом коридор – и вот мое лицо отразилось в медной пластинке с выгравированным одним- единственным словом: «Купер». Питерсон стоял позади меня. В пластинке отражалось его длинное, вытянутое вниз лицо. Неожиданно он начал стряхивать с себя воду, как мокрый пес.
В тихом, слабо освещенном коридоре с ковровой дорожкой и обоями на стенах слегка пахло древесным лаком и неяркие световые блики играли на блестящих панелях. Питерсон оглядел замок, вставленный на уровне глаз, свирепо оскалил белые зубы на манер Эмилиано Сапаты и, ловко сунув свою кредитную пластмассовую карточку в щель, где находился язычок замка, одним быстрым движением распахнул дверь.
В прихожей ощущался слегка застоявшийся запах, свойственный нежилым помещениям, как бы часто их ни проветривали и ни подметали. Золоченое зеркало в раме тонкой работы, неприкаянные зонтики в медной подставке в виде сапога, пылинки, пляшущие в сером снопе света между почти полностью задернутыми портьерами, – на всем лежала печать заброшенности и какой-то невосполнимой потери.
Квартира, затененная и беззвучно-спокойная, дожидалась возвращения Сирила. Даже Питерсон, похоже, был подавлен мрачной тишиной жилья и тем, что Сирилу больше никогда не суждено вернуться сюда. Наконец он нащупал в полутьме шнур и раздернул портьеры. По окну струился дождь. Питерсон поднял раму, и в комнату ворвалось журчание водяных струй, бегущих по карнизам.
Точно сыщики, мы переходили из комнаты в комнату: строгая спальня – в шкафу оказалось всего несколько пар белья; роскошная гостиная – здесь новомодные декоративные панно в стальных рамках соседствовали с гарнитуром в стиле королевы Анны и огромным резным банкирским бюро; столовая – тут повсюду красовался хрусталь, стояла мебель из трубчатой стали; уютная кухня, где все, что возможно, было встроено в стены, а посередине красовался разделочный стол в виде колоды, повсюду были развешены кастрюли, сковороды и всех видов ножи и резаки.
– Что же дальше? – В полной тишине мой голос прозвучал по-мальчишески высоко и звонко.
Портьеры колыхались от ветра, дождь брызгал на подоконник.
– Дальше посмотрим в бюро. – Питерсон обошел вокруг него. – С каждой стороны по ряду ящиков. Будто для двоих людей предназначены, – пробормотал он и потянул один из них. Ящик легко выдвинулся. Методически мы проверили все ящики – они легко открывались, ни один не был заперт.
– А что мы ищем? – спросил я.
Он взглянул на меня с кислой миной:
– Просто посмотрим. Порыскаем. Будем полагаться на свой инстинкт. Действуйте как сыщик, черт побери. Вы же первый начали совать свой нос повсюду…
– Хорошо, хорошо. У меня от вас голова болит.
Битый час мы копались в бумагах. Наконец Питерсон выпрямился и помахал клочком газеты, держа его в широкой, поросшей черными волосами лапе.
– Ну вот, – сказал он, – опять эта фрау Брендель!
В руке у него была точно такая же вырезка из газеты, какая лежала в моем бумажнике. Сердце мое екнуло.
– Надо полагать, он был убежден в этом не меньше вас, – удивленно произнес Питерсон и уставился на фото. – Она действительно похожа на вашу сестру?
– Нет, она очень похожа на нашу мать. Или так могла бы выглядеть наша сестра сейчас…
– Если бы она была жива.
– Очевидно, она все же жива. Возможно, у меня такая реакция на эту фотографию, поскольку я знаю, что брат повсюду возил ее с собой. А Сирил… он же увидел ее только в газете, но этого оказалось для него достаточно.
В ящиках с моей стороны не было ничего стоящего. Я откинулся в кресле и уставился на Питерсона. Брови у него слились в одну линию, губы под густыми усами плотно сжались. Он развел руками и пожал плечами:
– Ничего.
Я полез в карман за трубкой, принялся выколачивать ее в тяжелую хрустальную пепельницу. Рядом с пепельницей лежал конверт, адресованный Сирилу Куперу. Я машинально пробежал по нему глазами, и только спустя некоторое время до моего сознания дошел обратный адрес: «Айвор Стейнз, баронет. Остров Кэт, Корнуэлл».
Я поднял глаза на Питерсона.
