неслыханный запас хода. Они могли заплывать куда угодно. Тридцать одна тысяча пятьсот миль со скоростью десять узлов… Тридцать одна тысяча пятьсот! – Он улыбнулся, глядя на наши физиономии. – Приличное расстояние, вот так-то! – Какое-то время он молча жевал пирог, слизывая сливовую начинку и крем с уголков рта. – Грузоподъемность каждой около трехсот тонн. И предполагалось, что подобных судов сто единиц.
– Предполагалось? – просипел Питерсон с другого конца стола.
– Официально они так никогда и не были построены. Сталин был убежден, что их спустили на воду. Мы, англичане и американцы, уверяли его, что их только предполагалось создать, что они существовали лишь на бумаге, что после воздушных налетов на судостроительные верфи построить их было практически невозможно. Кроме проектно- технических планов, у нас ничего не оказалось – ни документов о завершении строительства, ни приказов приостановить его. Мы сообщили русским, что, поскольку предприятия были разрушены, издавать такие приказы сочли излишним. Они нам не поверили и были правы.
Стейнз сделал эффектную паузу. Питерсон покачал головой. Даусон предложил нам сигары. Стейнз взял одну, отрезал кончик, прогрел ее спичкой и не спеша, точно выполняя ритуал, раскурил.
– Вы понимаете, что означает сам факт наличия подобных лодок? Возрождение нацизма, ни больше ни меньше. И не просто какой-то одной второстепенной ветви, какой-то одной идеологической разновидности нацистского движения, а фашизма в целом. При этом не только в лице Бормана и других, но и в самом факте существования документов, как бы вы их ни называли – «бумаги Бормана» или как-нибудь иначе, менее драматично.
Существование такого базиса для создания Четвертого рейха настораживало русских, у которых имелись все основания для опасений. Ведь нацизм и коммунизм подразумевают диаметрально противоположные системы миропорядка, чего нельзя сказать о причинах, которыми руководствовались союзники, вступая в войну.
Некоторые англичане и американцы в числе прочих с энтузиазмом готовились принять этот «новый завет» – для них национал-социализм был чем-то вроде «свитков Мертвого моря», только еще значительнее.
– Теперь вы знаете. – Стейнз глубоко вздохнул, окутанный облаком синего сигарного дыма, – что заключалось в тех драгоценных коробках, которые, на горе себе, обнаружила ваша библиотекарша.
На следующее утро, когда мы выехали на машине из Лендс-Энда, Питерсона бил небольшой озноб. Я предоставил ему отсыпаться на заднем сиденье, а сам медленно вел машину сквозь налетавшие порывами дождь и туман. Спешить было некуда, к тому же мне хотелось подумать и тщательно проанализировать ту гору информации, какую обрушил на нас полковник Стейнз. Трудно было стряхнуть с себя жуткое впечатление, оставшееся от острова, но было совершенно необходимо попытаться хоть как-то разобраться во всем.
На протяжении всего рассказа Стейнза, который продолжался далеко за полночь, я делал кое-какие заметки в блокноте, данном мне Даусоном. Теперь я выудил его из кармана рубашки, положил на руль и смотрел, как он покачивается и трясется.
Из рассказа полковника стало ясно, что внутри Четвертого рейха, как его называют, по словам Стейнза, в «определенных кругах», идет борьба за власть. С одной стороны, это старая гвардия, люди, прошедшие Вторую мировую войну, многие из которых, возможно, лично знали Гитлера и прочих из его окружения. Мартин Борман был одним из этих людей, и Стейнз считал, что он, вероятно, до сих пор живет где-нибудь в Южной Америке, хотя за последние три года никаких сообщений о том, что кто-то его видел, не поступало. Альфред Котман, профессор Долдорф, мой дед – представители этой старой когорты, винтики старого фашистского механизма.
С другой стороны, появились новые, более молодые лица, но о них Стейнз говорил несколько сдержанно. По мнению Питерсона, Стейнз просто не знал, кто они, и его информация касалась только нацистов времен Гитлера, оставшихся в живых.
Между этими двумя группировками действовали ключевые фигуры, они заполняли разрыв и связывали обе фракции. И та и другая получали финансовую поддержку из нацистской казны, которая неуклонно увеличивалась. Промежуточную позицию, по словам Стейнза, занимали Мартин Сент-Джон и Гюнтер Брендель, оба прирожденные политиканы и мастера компромиссов.
Деятельность Бренделя в послевоенный период не сводилась лишь к тому, чтобы, оставаясь неузнанным и незамеченным, присутствовать на слетах и сборищах нацистов. Помимо расширения своей фамильной фирмы «экспорт-импорт», которая была на редкость удобным прикрытием для любых операций и сделок, Брендель вращался в глубинных сферах возрожденных эсэсовских организаций, например ХИАГ и «Зихерхайтсдинст» (СД), занимался подделкой иностранных банкнот, паспортов и прочих документов, контролировал работу фабрик и заводов в ряде ведущих отраслей промышленности, был владельцем ночных клубов и борделей, используя их в качестве ширмы и средств шантажа.
Влияние Бренделя распространялось также на юридические учреждения и органы общественного порядка Западной Германии, где служило множество бывших нацистов, людей преданных, которым он в свое время помог замести следы. Стейнз считал, что один из тех, на кого ложилась ответственность за нацификацию «новой Германии» – Гюнтер Брендель.
Питерсон спросил его, почему же в таком случае он не послал одного из своих «ангелов мщения» убить Бренделя? Стейнз поджал бескровные губы, потыкал вилкой в остатки сливового пирога и ответил, что Брендель все еще жив, поскольку он, собственно, преступник скорее послевоенного времени, чем времен войны. Возмездие – участь бывших нацистов. Брендель – это промежуточное звено, а ему, Айвору Стейнзу, предстоит сначала закончить начатое дело.
– Одно приводит меня в бешенство, – проворчал Питерсон, жуя сочный ростбиф, который в этот вечер подали нам в отеле «Гроувенор-хаус», – а именно то, что мы до сих пор не знаем, кто совершает все эти убийства. Конечно, куда проще заявить, черт побери, что это нацисты, и дело с концом… но от этого остальному миру не легче. Нормальным людям, я хочу сказать, как вон те. – Он фыркнул и жестом указал на улицу внизу под нами, за окном, исполосованным дождем. – Для них фашисты – дело прошлое, кусок странной истории середины двадцатого века. Попробуй заикнись им об этом! Да они тут же упекут нас в сумасшедший дом. – Он энергично сунул в нос ингалятор и тянул в себя воздух, пока лицо не стало одного цвета с шарфом, а глаза не сошлись на переносице. – Нацисты! – выдохнул он. В комнате стоял запах ментола и полоскания для горла. – А кто же, черт подери, тот долговязый и его колобок-помощник? Кто убил Сирила? Тот верзила? А может, каждый раз был другой исполнитель, вы понимаете это? А? Да проснитесь же, Купер!..
– Я не сплю. Просто глаза устали. – Я слышал, как Питерсон ест: нос у него совсем заложило, и ему было очень трудно одновременно и есть и дышать.
– И если бы я мог лучше думать о Стейнзе. Иногда мне кажется, что он в здравом уме, а начинаю вспоминать о нем – и прихожу к выводу, что он все-таки ненормальный. А значит, и мы с вами ненормальные, раз ухлопали столько времени, выслушивая его байки. – Он оттолкнул от себя сервировочный столик на колесиках с остатками ужина. – Как вы считаете, он на самом деле тот, за кого себя выдает? Надо навести о нем справки. У меня есть дружок в Скотленд-Ярде. Схожу к нему, выясню. – Он оглушительно высморкался и чихнул, заставив меня окончательно проснуться.
– Параллельно, поскольку я все равно буду в Скотленд-Ярде, свяжусь с Рокой,
