флегматизм? - возмутился Тони. - Еще при дворе короля Бернадота там были интриги! В 1810 году шведы избрали наполеоновского маршала Бернадота наследным принцем, разумеется, сам Император этому выбору не препятствовал, наоборот...' 'Ну вот, - подумала Дженни, - мы жаждем продемонстрировать американской провинциалке свою эрудицию, более занятной или актуальной темы не нашли'.
Дженни опомнилась через час. Наверно, она так и просидела с открытым ртом.
- Тони, по большому секрету сообщаю: в следующий раз, когда вы пожелаете развлечь подобной историей молодую девушку, вы можете заодно ее изнасиловать она не заметит. Вы гениальный рассказчик.
- Я умею держать аудиторию, - скромно потупился Тони.
- Уважаемый Энтони Сан-Джайст! Не знаю, кого и за что вы умеете держать, но вам надо читать лекции в университете.
- В ноябре меня пригласили на маленький курс лекций. Я выступал в Беркли, Стенфорде, Ю.Си.Эл.Эй, в университете Южной Калифорнии.
- ???
- У меня академический отпуск. Вообще-то я преподаю историю французской революции в Сорбонне.
- Что вы делаете в Париже?
- Я француз.
О-ля-ля! С французами она еще не спала! Планировался легкий флирт с подтянутым английским джентльменом, чтоб заполнить паузу. Но вон как все поворачивается. Такой интересный человек ей до сих пор не попадался. Профессор! Лекции в Стенфорде и Беркли! Даже Кэтти не поверит, а поверит - уйдет в очередную депрессуху. И, между прочим, мировая скорбь в его глазах исчезла. Профессор смотрит на нее, как преданный пес, умная псина, хорошая.
- Я развелась с мужем, - сказала Дженни. - Мой муж...
И выложила все про мужа (почти все) на блюдечке с голубой каемочкой. Исповедоваться постороннему - плохой признак, знала по опыту. Но Тони уже не был для нее посторонним или потусторонним. И она простила ему сентенцию: 'Счастье, что у Эли есть отец. Не вмешивайся в их отношения' (это она вмешивается? Джек появляется раз в неделю, как красное солнышко. А так у него нет времени на ребенка!), приняв ее за элементарную мужскую солидарность. Ничего. Постепенно поймет, что происходит. Мы тебя вымуштруем, профессор. К ноге, верный пес!
Она припарковала машину у дверей его гостиницы.
- Спасибо, девочка, мы провели прекрасный день.
- Я отобрала у Джека ключи от дома. Мне пора. Скоро они должны вернуться. Когда я свободна - готова работать у тебя шофером.
Три минуты молчания в эфире. SOS. Спасите наши души! Она его не провоцировала. Само получилось. Они поцеловались. Видимо, это было неожиданно для Тони. Он смутился.
- Пардон. Я не знаю, как теперь целуются.
'Поклянись, - сказала она себе, - что ты не будешь его обижать'.
* * *
Но сначала она обиделась на Тони.
Как и все советские эмигранты, которые хотят скорее стать американцами, Дженни старалась не общаться с русской средой. Однако Элю она отдала в русский детский сад, половина ее бэби-ситтеров были русскими бабами, и дома она говорила с дочерью по-русски. А иначе девочка забыла бы родной язык. И вот, вообразите: после работы Дженни заезжает за Тони в гостиницу, потом вместе они берут Элю из детского сада (импозантная фигура профессора вызывает соответствующие комментарии у русских воспитательниц), в машине Эля трещит как пулемет (по-русски), по дороге прихватывают Галю или Клаву, беседа на вольные темы - Тони безмолвствует. Лишь когда они едут в город (в ресторан или гулять по пешеходному кварталу в Санта-Монике), Дженни слышит безукоризненный английский Энтони Сан-Джайста. Так продолжается до субботы. В субботу Дженни оставляет Элю и Тони на детской площадке в парке (Ты с ней справишься? Справлюсь. Уверен? Шур!), а сама отправляется в женский спортивный клуб через дорогу. Полтора часа жесткого тренинга на снарядах, четыреста метров кролем в бассейне. Уф, наконец-то Дженни чувствует себя в форме. Дженни спешит в парк. Издалека видит, что Тони с Элей сидят на скамейке, к ней спиной. Порядок. Дженни подходит поближе, и у нее темнеет в глазах. Тони рассказывает сказку, Эля послушно внимает. Ничего удивительного, Тони мастер заговаривать зубы. Удивительно другое: профессор Сан-Джайст свободно чешет по-русски, без акцента.
Дженни лихорадочно вспоминала, какие глупости она наболтала за эту неделю и что она могла ляпнуть сама в адрес Тони. Галя сказала: 'Он в тебя влюблен'. Клава сказала: 'Где ты отоварилась таким классным мужиком?' Эля сказала, что ей Тони нравится. О'кей, слава Богу, присутствие Эли сдерживало язык. Но был какой-то вопрос, на который Дженни ответила, кажется, так: 'Когда я его приглашу на ужин с завтраком, он упадет в обморок'. То есть ее намерения ему ясны. Сволочь!
Дженни обогнула скамейку.
- Эля, пошли домой!
- Мама, почему ты сердишься?
- Доченька моя, на тебя я не сержусь.
Она взяла Элю за руку и направилась к калитке. На светофоре пересекли Вентура- бульвар. Тони плелся сзади. А ведь сказано было по-английски 'Эля, пошли домой', чтоб все поняли, кого это касается. Посадить его в такси? Дженни обернулась. Профессор выглядел как побитая собака. Осознал. Ладно, посмотрим.
Дженни возилась с Элей, кормила ее, мыла, говорила ей ласковые слова. Профессор затих на диване. Читал газету. За несколько часов не перевернул ни одной страницы.
Уложив девочку, Дженни вышла в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь, ведущую в спальню.
- Тони, хватит прятаться за газету. Иди сюда. Сядем за стол. Вот так. Надеюсь, у тебя нет трудностей с русским языком. Ты все понимаешь. Зачем эти шпионские номера?
- Прошу прощения. - Лицо его было нейтрально, но глаз он не поднимал. - Ты же меня не спрашивала, какие языки я знаю.
- Какие?
- Например, шведский, немецкий.
- Я не говорила ни по-шведски, ни по-немецки. Не валяй дурочку.
- Курите? Курите. Не валяйте дурочку.
- О чем ты?
- Тон. Точно таким тоном со мной беседовали на Лубянке.
Еще секунду назад она готова была вызывать такси. Однако с ее профессором не соскучишься.
- Что ты делал на Лубянке?
- Что делают на Лубянке? Сидят.
- За что?
- По обвинению в шпионаже.
- ???
- Давно это было. Неинтересно.
- Брось. Все, что ты рассказываешь, очень интересно.
- Не сейчас. Когда-нибудь. Конечно, чтоб исправить ситуацию, мне выгодно рассказать
