которые были чернее усыпанного звездами неба. А где же море? Оно ведь плескалось совсем рядом, я это слышал совершенно отчетливо.
Моря не было…
Я поднялся на ноги – и едва не грохнулся на охапку сена, служившую мне постелью. Меня повело, словно пьяного; я вслепую пошарил перед собой руками и наконец обрел опору в виде шершавого, все еще хранившего дневное тепло бока скалы; ее кромка с одной стороны почему-то представляла собой уходящую ввысь изломанную и светящуюся оранжевую линию. Этот абрис то ярко вспыхивал, будто скалу нагревали в огромном горне, то затухал, словно неведомый кузнец уставал надувать меха.
Заинтригованный необъяснимым трюком природы, я, держась за почти отвесную скальную стену, пошел навстречу вспышкам. Но не сделав и десяти шагов, вдруг остолбенело остановился, пораженный необычайным зрелищем.
Скала обрывалась, будто ее обрезали циклопическим ножом. В месте среза, у подножия, образовалась ровная, словно отшлифованная площадка; посреди нее горел костер. Дальше, метрах в двадцати, сверху падала черная, как обсидиановое стекло, стена воды, в которой кровавыми пятнами отражались трепещущие огненные языки.
У костра, вполоборота ко мне, сидел обнаженный до пояса человек и попеременно совал ничем не защищенные руки в огонь. И самое удивительное – не торопился их отдергивать, хотя костер был вовсе не иллюзией.
Сумасшедший?
– Подходи и садись, в ногах правды нет. Будем ужинать, – вдруг буднично сказал он, не поворачиваясь в мою сторону.
По правде говоря, от его слов мне снова чуть не стало дурно. Я даже испугался. Но какая-то неведомая сила потащила меня вперед, и я покорно опустился на плоский камень напротив странного человека, не прекращающего ни на миг свое странное занятие.
– Оклемался, братка? – спросил незнакомец, как мне показалось, с акцентом, хотя я в этом и не был до конца уверен – он говорил на хорошо знакомом мне родном языке, но что это за язык и родной ли он мне?
И только теперь я его узнал. Это был тот самый старик, появившийся из ниоткуда на деревенской площади.
Несмотря на явно преклонный возраст, его физические кондиции поражали. Он был высушен, словно тарань, но каждая мышца тренированного тела играла, бугрилась под совсем не стариковской кожей, будто прорывающаяся между валунами упругая водная струя горного ручья.
– Кто… кто вы? – спросил я запинаясь.
– Обычно гость представляется первым, – слегка улыбнувшись, ответил старик.
– Я… я не знаю…
– Так мне и сказали. Никто из ниоткуда. Впрочем, почему из ниоткуда? Тебя окрестили подарком 'железной птицы'.
– Я кое-что помню… но очень смутно…
– Падение. Не так ли?
– Да.
– Амнезия.
– Что?
– Потеря памяти. Случай не редкий. В медицинской практике и не такое случается.
– Вы врач?
– Я отшельник, если строго придерживаться фактов. А впрочем… да, когда-то был врачом… Когда-то…
Старик сразу посуровел, будто воспоминания были ему не совсем приятны. Он встал с легкостью и грацией балетного танцора, подошел к котелку, стоящему под скалой, и начал протирать каленые пламенем руки ветошью, макая ее в какую-то жидкость.
– Особое минеральное масло. И еще кое-какие компоненты, – объяснил он, заметив мой заинтересованный взгляд.
– Зачем… все это? – указал я на огонь, а потом на котелок со смесью.
– Долго объяснять. Как-нибудь… потом. А если в двух словах, то для повышения сопротивляемости организма неблагоприятным внешним факторам. – Он вдруг рассмеялся. – Вспомнил лекции в институте. Словесный понос. Впрочем, как говаривал великий Лао-Цзы[15], умные не бывают учены, ученые не бывают умны. Доля истины, и немалая, в этом древнем изречении присутствует. Но я так думаю, ты мало похож на философа… – Старик пытливо осмотрел меня с ног до головы, – и мои мудрствования тебе не совсем понятны. Особенно на голодный желудок. Возьми. – Он протянул мне глубокую керамическую чашу с кашей и какими-то овощами.
Я и впрямь был голоден. И что самое удивительное, я стал есть кашу руками, совершенно не ощущая неловкости, будто с детства привык обходиться без столовых приборов. Похоже, тонкий слой цивилизованности сползал с меня, словно шелуха с луковицы.
Глядя, с какой быстротой пустеет моя чаша, старик только одобрительно кивал. Сам он клевал кашу будто воробей – по зернышку. И жевал эти крохотные комочки так долго и с таким сосредоточенным видом, словно исполнял некий таинственный ритуал.
Насытившись, я немного расслабился, хотя необычная обстановка нашего позднего ужина и окружавшая нас дикая природа поневоле вызывали чувства настороженности и нездорового, смешанного с непонятным душевным трепетом любопытства.
Кто этот старик? Мой соотечественник? Вряд ли – он был смуглолиц, его кожа в неярком свете угасающего костра казалась скорее желтого, нежели белого цвета. И это его тело, вовсе не старческое, дряблое, а мужчины в расцвете лет… И взгляд – временами спокойный, недвижимый, как темная гладь глубокого озера, а иногда сверкающий остро отточенной сталью. Кто он?
– У тебя наверняка столько вопросов ко мне, что, боюсь, и ночи не хватит, чтобы я мог ответить хотя бы на половину, – будто подслушав мои мысли, сдержанно улыбнулся старик. – Но если учесть, что времени у нас сколько угодно и спешить некуда, то я готов удовлетворить твое любопытство. Ты хочешь знать, кто я и как сюда попал?
– Простите, мне бы не хотелось быть навязчивым…
– Оставим лукавые слова людям с раздвоенным языком. Если честно, то я даже рад, что за долгие годы одиночества могу вот так просто поболтать всласть с живым человеком, а не с камнями или растениями. Да, да, увы, такова участь всех отшельников. Чтобы не забыть человеческую речь и не превратиться в бессловесную тварь, приходится уподобляться ученому попугаю, выросшему в неволе и выпущенному в джунгли. Со стороны все это выглядит забавно, даже пугающе, особенно для цивилизованного человека, но когда день за днем, месяц за месяцем тебя окружает безмолвие – шум водопада, голос ветра, птичье щебетание не в счет, – то вдруг начинаешь осознавать, что, оказывается, и неодушевленные предметы могут быть неплохими собеседниками. Они неподвижны и молчаливы, но сколько мудрости и знаний скопили за века эти скалы? А деревья, у которых годы проложили больше морщин, чем у самых древних старцев? А вода, загадочная, изменчивая субстанция, основа жизни и мироздания? Или огонь, этот дремлющий кровожадный дракон, такой ласковый, когда в крепкой узде, и такой беспощадный, когда разрывает оковы?
Старик подбросил в костер несколько сухих веток и продолжил:
– В природе не бывает мертвечины. Природа может уснуть или просто не ответить на твой зов, но и то только потому, что ты еще не достиг состояния покоя и внутреннего равновесия, чтобы слиться с нею, почувствовать себя ее частицей, а не инородным, чужим вкраплением или, что гораздо хуже, хозяином, господином, призванным повелевать, рушить и
