классифицировать приказ начальства.
Дурак, трижды дурак! Ведь мог отказаться, мог!
Мало мне Афгана, где я оттрубил в спецназе, или вонючих притонов дальнего зарубежья, где меня носила нелегкая под крылом ГРУ[1], так я еще вляпался и в нашу родную исправительную систему, где заграничное дерьмо теперь показалось медом.
Черт бы побрал все высшие соображения вкупе с моим идиотским патриотизмом и служебным долгом!
А ведь совсем недавно, всего два месяца назад, жизнь казалась удивительно прекрасной, благоухающей шампанским и розами, за которые я отвалил такую сумму, что можно было накормить всех нищих города.
Я валялся на поистине царской кровати в люксе самой престижной гостиницы, потный и расслабленный, а рядом сидела клевая птичка с фигуркой греческой богини и острыми грудками восьмиклассницы, поправляя растрепанные за бурную ночь перышки.
Я подцепил эту кралю в каком-то кабаке, предварительно начистив хлебальники ее ухажерам, сопливым переросткам, корчившим из себя крутых.
Разогнав их по углам, я неспешно ретировался, за компанию прихватив и эту экстравагантную цыпу, вовремя заметив ее восхищенный взгляд и еще кое-что, скрытое под модным уродливым балахоном.
Может, я и не ударился бы в блуд тем вечером, не случись нечаянной драчки. Но какой мужчина устоит перед возможностью покрасоваться перед слабым полом после столь эффектного 'выступления'?
Тем более, человек моей профессии, говоря высоким слогом – 'боец невидимого фронта', а проще – диверсант-ликвидатор на отдыхе, просто обязанный 'на холоде'[2] быть невидимкой, чью выучку и мастерство имеет возможность лицезреть и оценить (и то не всегда) только сам 'объект' в основном в промежутках между предпоследним и последним своим вздохом в этой жизни.
А я как раз и находился в заслуженном отпуске, воротясь из-за бугра с очередного задания, как всегда исполненного в лучшем виде.
Короче, я наслаждался ничегонеделанием и дураковалянием – не называть же работой акробатические номера с фигуристой дурочкой, пусть даже и в ночное время, когда нормальные люди дрыхнут? – и ни сном, ни духом не ведал, что мой горячо любимый шеф уже раскинул свой дьявольский пасьянс, и наугад ткнул пальцем прямо в джокера-шута.
И, понятное дело, быть этим Иванушкой-дурачком из всего нашего спецподразделения выпало майору Максиму Леваде по прозвищу Волкодав. То бишь, мне.
Пейджер засигналил как раз в тот момент, когда меня наконец сморил сон. Подскочив как ужаленный и выдав несколько этажей пролетарского сленга, я с мученическим видом набрал въевшийся в мозги номер и спросил, когда подняли трубку:
– Иван Тарасыча можно?
– Вы ошиблись.
– Ну как же, Иван Тарасыч… он сам мне этот номер дал.
– Ошибка, гражданин…
Прозвучали гудки отбоя, но я вновь набрал этот же номер.
Ответь дежурный спецподразделения по нашей явочной квартире: 'Ошибка, товарищ…', я бы уже тер подошвы туфель по соседней улице, унося ноги подобру-поздорову. Потому как эти слова обозначали большие неприятности, предполагавшие немедленную смену дислокации и документов – а настоящая моя фамилия значилась только в досье, находившемся в спецхране ГРУ под грифом 'Совершенно секретно'.
Но поскольку кодовое слово на дисплее пейджера обозначало сигнал общего сбора по форме 'А' – то есть аллюр три креста, или мухой на реактивной тяге, – а ответ на пароль был положительным, я с удивительной для непосвященных настойчивостью опять проблеял:
– Иван Тарасыча… э-э-э… можно?
– Он прогуливает пса.
Надо же, объявился, сучий потрох! Если бы мне ответили, что он в отъезде или в больнице (второе вообще голубая мечта для 'борзых'!), я немедленно заказал бы ящик шампанского с доставкой в номер.
'Отъезд' обозначал перенос сбора на другое время, хотя все сотрудники спецподразделения, кого это касалось, должны были находиться в полной боевой готовности. Не то, чтобы совсем лафа, но терпимо.
А вот кодовое слово 'больница' в переводе на общедоступный язык гласило: 'Лечь на дно и не высовываться до особого распоряжения'. Короче – незапланированный отпуск по меньшей мере дней на десять.
Ешь, пей, отсыпайся, что в нашей 'профессии' ценилось по самой высокой шкале, – у ликвидаторов 'на холоде' сон большей частью смахивал на отдых хорошо вышколенного сторожевого пса, готового в любой момент обнажить клыки.
– А когда вернется?
– Не раньше чем в девять.
– Какая жалость, мне пора в аэропорт. Передайте ему привет от Максима.
– Обязательно…
'В девять' на самом деле значило, что мой шеф, полковник Кончак, будет ждать меня в заранее обусловленном месте спустя четыре часа – к названной дежурным цифре нужно было добавить число 'три'; а сейчас мои 'котлы' показывали восемь утра. И за это время я должен обмотать полгорода, чтобы не притащить за собой хвост…
Кончак выглядел отвратительно. Он еще больше похудел и почернел, будто его вялили по меньшей мере неделю на самом солнцепеке.
С момента нашей последней встречи – десять дней назад – он успел пробить еще одну дырку на поясном ремне, и теперь напоминал Кощея Бессмертного, ненароком сожравшего контейнер с таблетками для похудения 'Гербалайф'.
Но его тяжелый змеиный взгляд по-прежнему давил, буровил и проникал в мозги раскаленным сверлом.
– Отдохнул? – спросил он, забавляясь высоким стаканом с крепким коктейлем, в котором постукивали льдинки.
– Честно?
– И не иначе.
– Нет.
– Хорошо… – рассеянно бросил Кончак в ответ, занятый своими мыслями.
Понятно. Появилось что-то срочное, и ему глубоко плевать на мои личные обстоятельства. В его понятии у 'борзого', невзирая ни на что, должно быть всегда железное здоровье, соколиный глаз и готовность в любое время дня и ночи выполнить самое сложное и опасное задание.
– А что здесь хорошего? – нагло поинтересовался я и жестом показал официантке, что нужно повторить – на дне стакана остался только подтаявший лед.
– Ты о чем?
– Все о том же.
– А-а… – протянул полковник, тряхнув головой – видимо прогоняя навязчивые видения, – и натянуто улыбнулся. – Извини, задумался. Обстоятельства сложились так, что требуется немедленное вмешательство нашей конторы. Так что отдохнешь по полной программе позже.
(Если бы я в тот момент знал – насколько позже!)