селении, куда мы причалили, разыскивая, как я понял, Толоконника, я, не долго думая и нимало не заботясь о порядочности, толкнул чудо морского кораблестроения за весьма неплохие бабки.
Конечно, катер стоил гораздо дороже, но пиратского вида грек, судя по повадкам, самый крутой в селении и наверняка контрабандист, только хитро осклабился, когда я всучил ему найденные в рубке документы на позаимствованное у незадачливых 'ниндзя' плавсредство, и выразительным жестом изобразил тюремную решетку.
Я с ним согласился: неизвестно, кто больше рискует – я или он. Но мне-то все до лампочки, а ему еще нужно так перелицевать катер, чтобы, во-первых, никто его не узнал, а во-вторых – не задавали вопросов типа: где это полунищий рыбак наковырял столько бабок, чтобы приобрести такую дорогую штуковину?
О своем гешефте, понятное дело, я Мухе не рассказал. Он пребывал в уверенности, что катер, как мы и решили, на полных парах ушел в открытое море.
И теперь толстая пачка баксов согревала мне душу и сердце, вселяя уверенность хотя бы в том, что профессиональному ликвидатору Волкодаву не придется опуститься до примитивного воровства, чтобы выжить в Греции, пока не завершится операция 'Брут' или не появится связник с моими 'командировочными'.
Кроме меня, в забегаловке были и другие людишки с белой кожей, невесть как очутившиеся в столице Греции и выпавшие по милости судьбы в осадок на самое дно цивилизованного общества. Единственным их отличием от аборигенов, на мой взгляд, была полная безнадега и готовность пропить даже душу; по сравнению с этими отбросами, самый захудалый пиндос[51] выглядел по меньшей мере принцем голубых кровей.
Правда, в таверну заходили и люди поприличней, в основном рабочие и мелкие служащие. Эти кучковались возле стойки бара и вокруг столиков, стоящих у окон.
Они вели чинные беседы и пытались не обращать внимания на шумные компании, окопавшиеся в темных углах.
Все это я успел подметить, когда проводил рекогносцировку на местности – мой любимый бзик, дурь, наваждение, можно назвать как угодно, под девизом: 'Пришел, увиделся и слинял, но только по лично проторенной дорожке'.
Я органически ненавидел даже самые скрупулезные схемы и карты, пусть и составленные асами разведки, и всегда норовил все попробовать на зубок, чтобы потом не ломать ноги на якобы ровном месте. В этом случае мой менталитет был всегда на высоте – хохол никогда не поверит, пока не проверит…
Сначала я увидел топтунов.
Мой стол находился у окна, я хлебал свою бурду с уксусным привкусом и время от времени с деланным безразличием посматривал через, как ни странно, хорошо отмытое стекло на уличную суету.
И в один из таких моментов я вдруг почувствовал неприятный холодок между лопатками – по меньшей мере три человека из толпы, роящейся длинными суетливыми жгутами, никуда не торопились; они фланировали по тротуару с туповато-задумчивыми физиономиями, пытаясь изобразить интерес к окрестным 'достопримечательностям', среди которых замызганная таверна, где я ждал связника, могла показаться непредвзятому наблюдателю собором Парижской Богоматери.
Неужто по мою душу? Вариантов просчитывалось не много: или я приволок сюда хвост, или явка засвечена. И тот, и другой, мягко говоря, грубо выражаясь, был мне нужен, как пастору триппер.
Напрашивалось единственно разумное решение неожиданно возникшей проблемы: ноги в руки – и огородами к своим. Но вопреки здравому рассудку я не сдвинулся с места, лишь небрежным движением расстегнул 'молнию' потертой кожаной куртки, скрывающей пистолет с глушителем – на всякий случай.
Драка меня совершенно не пугала, пусть и под кровавым соусом – неопределенность с операцией 'Брут' и мое чересчур затянувшееся сожительство с вконец обнаглевшими тараканами раздраконило меня до полного озвережа. И я, сам себе в этом не признаваясь, втайне ждал оказии набить кому-нибудь морду для разрядки.
Мои размышления и сомнения разрешились с удивительной быстротой – массивная резная дверь таверны, обитая по краям начищенной латунью, со скрипом отворилась, и на пороге нарисовался… Акула! Неужели он и есть мой афинский связник?! Не скрою, я удивился до потери пульса.
Я перевел взгляд на улицу – среди 'туристов' явно наметилось оживление. Похоже, моего бывшего сержанта припасли как годовалого бычка…
Надо отдать должное Акуле – едва завидев мою физиономию, тут же побледнел и на ватных ногах поплелся к стойке бара: мы еще с Афгана научились понимать друг друга без слов. Интересно, что он вычитал на моем лице, скользнув по нему мимолетным взглядом?
Ведь я, опасаясь подсадных в самой таверне, в это время задумчиво созерцал наполненный бокал, в сферическом тулове которого отражались действующие лица предстоящей драмы, а возможно, и трагедии – завсегдатаи, приблудные и сам хозяин, похожий на казацкого атамана Тараса Бульбу. Но с черными, как смоль, усами и почему-то феске с кисточкой.
Но, как бы там ни было, а Акула из ситуации вышел достойно – пообтерся, сукин сын, по заграницам: уже у самой стойки он изобразил дурацкую ухмылку и зашпарил черт-те на каком языке, похоже на испанском.
Хозяин, колыхая брюхом, сладко улыбался и кланялся, правда, не очень низко и без должного рвения, и в ответ что-то буровил по-гречески. Короче, диалог получался еще тот.
Наконец Акула, в достаточной мере продемонстрировав возможным наблюдателям свой явно не славянский образ, просто согнулся в поясе и сгреб с полки за спиной хозяина таверны бутылку шотландского виски.
Прихватив заодно и стакан, он раскованным шагом направился в табачный туман, где разглядеть его было довольно проблематично; за ним, семеня на удивительно непропорциональных – коротких и кривых – для такого богатырского телосложения ногах, поспешил и грек, держа в руках керамическую мисочку с маслинами.
Я одобрил выбор Акулы – он уселся рядом с дверью, ведущей в коридор, где были туалеты; а то, что они имели достаточно широкие окна, выходившие на задворки, мой бывший сержант, похоже, знал точно.
У меня совершенно не было сомнений в том, что он, как и я, дня два ходил кругами в окрестностях таверны. А потому я даже загордился: нет, не зря своих орлов гонял на тренировках до умопомрачения, нарабатывая автоматизм в выполнении главных правил разведчика-диверсанта при проведении спецопераций в тылу врага.
Они вошли сразу же, как только Акула уселся за стол. Двое. С типично славянской внешностью и мягкой тигриной походкой убийц.
Я бросил быстрый взгляд на окно – троица 'туристов' по-прежнему щелкала 'Кодаками', видимо фотографируя голубиное дерьмо на карнизах обветшалых домов.
Пять человек! Моб твою ять! Не много ли для нас двоих? А ведь еще есть и подвижные группы на автомашинах. И сколько их там?
Дела-а… Я зыркнул исподлобья на Акулу.
Он поймал мой взгляд и виновато потупился. Мне почему-то захотелось его подбодрить: не дрейфь, братан, бывало хуже, но реже. И твоей вины в том, что сюда заявилась толпа топтунов, нет – судя по солидно поставленному материальному и, несомненно, техническому
