И умолк на полуслове, уставившись на войлок юрты, неожиданно затрепыхавший, словно плащ на ветру. Зычный, чуть хриповатый голос, в котором вождь языгов узнал голос своего конюшего, прокричал тревогу и тут же захлебнулся булькающими звуками. Сонный лагерь немедленно отозвался многоголосым гвалтом; среди сумятицы слов вдруг прорезалось одно и растворило в себе все остальные: «Сколоты!».
– Сколоты! – выкрикнул и вождь языгов, срывая со стены щит.
Карзоазос, хладнокровно прислушиваясь к крикам за тонким войлоком юрты, вытащил меч из ножен, потушил светильники и, пригнувшись, выскочил вслед за Дамасом…
Когда на спину Тимна обрушился, словно тяжелая каменная глыба, сармат, он не испугался и не растерялся. Сармат, пыхтя от натуги, пытался связать ему руки кожаным ремешком. Но недаром кузнец славился недюжинной силой и ловкостью среди соплеменников: извернувшись, он, словно клещами, стиснул запястья врага и подмял его под себя. Пожалуй, не менее сильный, чем кузнец, сармат отчаянно сопротивлялся, награждая увесистыми тумаками Тимна. Кузнец, потеряв всякую надежду на скорый и благополучный исход поединка и уже не опасаясь разбудить сонный лагерь, потому как его противник заорал, что было мочи, взмахнул ножом…
Дамас и Карзоазос не поспели к месту схватки конюшего с Тимном на самую малость. Тимн, отшвырнув с дороги одного из пьянчуг, уже не таясь, ринулся к коновязи, находившейся невдалеке от юрты Дамаса и где стояли наготове лошади дежурных телохранителей языга. Он с разбегу вскочил на широкогрудого скакуна, вздыбившегося от испуга. Но укрощенный сильной рукой кузнеца, конь стрелой помчал по лагерю к спасительной темени лесного разлива. На ходу подобрав поводья, обрубленные акинаком, Тимн распластался на спине жеребца, размашистым галопом уносившего кузнеца от погони. Несколько дозорных бросились наперерез, и в воздухе вдогонку разведчику сколотов с леденящим душу свистом понеслись стрелы. Уже копыта скакуна топтали мягкий ковер лесной опушки, и густые ветви ночного леса были готовы укрыть беглеца, как одна из смертоносных посланниц все-таки нашла цель – острая боль в спине едва не бросила Тимна под копыта коня. Теряя сознание, он из последних сил обхватил руками шею скакуна и уткнулся лицом в коротко остриженную гриву…
ГЛАВА 9
В один из ясных летних дней месяца гекатомбеона[43] 179 года до нашей эры в главном стане царя роксолан Гатала, раскинувшего свои юрты на берегу Понта Евксинского, царило небывалое оживление: сегодня ожидалось прибытие послов могущественного царя Фарнака I Понтийского.
Боевая дружина Гатала, сверкая на солнце тщательно полированным железом чешуйчатых и пластинчатых панцирей, окружала белую с красными полосками юрту царя, расшитую золотыми нитями, – ее подарили граждане Херсонеса [44]. На высоком обрывистом берегу мыса, невдалеке от юрт, возле кучи сушняка, застыли в ожидании несколько самых зорких воинов; они должны были при появлении в море кораблей посольства зажечь сигнальный огонь.
У самого берега, на широкой песчаной косе толпились празднично одетые подданные царя Гатала, коротая время в разговорах. Здесь собрался народ победнее, не то, что возле юрты царя, где его приближенные и старейшины старались перещеголять друг друга богато украшенным золотом и драгоценными камнями оружием и расшитыми золотыми и серебряными нитями одеждами. Лишь изредка среди толпы на берегу мелькали холодной синевой дорогие железные панцири, подпоясанные тонкой металлической лентой-поясом, или посверкивали желтыми искрами добытые в воровских набегах и на полях битв у эллинов бронзовые шлемы, чтобы тут же раствориться в серо- коричневом потоке защитного облачения местного изготовления. Простые, но необычно прочные панцири из толстенной воловьей кожи, панцири из пластин, нарезанных из лошадиных копыт и нашитых на кожу тонкой выделки наподобие змеиной чешуи, старинные панцири из маленьких чешуек полированного рога, прикрепленных к полотняной рубахе с длинными рукавами, напоминающие своим видом оперение птиц, – все это многообразие воинского снаряжения шуршало, звенело, скрипело, заглушая неумолчный шум прибоя и быстрый гортанный говор его владельцев.
Отдельной группкой держались молодые девушки-сарматки, одетые в доспехи, отличающиеся от защитного облачения воинов-мужчин более нарядной отделкой в виде нашитого на одежду бисера и разноцветных бусинок из агата, хрусталя, халцедона и янтаря. Многие на запястьях носили браслеты-обереги из бронзы и меди, изредка – золотые. Длинные волосы воительниц были подобраны, скручены в узел и запрятаны под конусообразные шлемы из многослойной кожи или невысокие яйцеобразные войлочные шапочки, украшенные вышивкой, изображающей солнцеликое божество, которому поклонялось племя роксолан.
Рядом с ними толпились и неженатые юноши племени, бросая пылкие взгляды на своих избранниц, но не решаясь вступить в разговор: суровые амазонки тут же пресекали такие попытки со стороны менее сдержанных мужчин, свято соблюдая закон предков: пока девушка не одержит победу в бою и не украсит скальпом врага уздечку коня, она не имеет права выйти замуж. Только после этого подвига, совершив обряд жертвоприношения солнцеликому божеству, молодая сарматка снимала воинское облачение и уже больше не садилась на коня и не участвовала в походах, становилась рачительной женой, хозяйкой домашнего очага.
На небольшой возвышенности суетились слуги царя, заканчивая последние приготовления к предстоящему пиршеству. Уже закипала вода в котлах, и пастухи пригнали с пастбища лошадиный молодняк, самых жирных баранов и хорошо упитанных бычков, предназначенных к закланию; уже главный виночерпий царя, охрипший от указаний, начал пинками подгонять помощников рангом пониже, и царский повар почти бегом рыскал среди костров, старательно осматривая нанизанную на вертела битую дичь, готовясь в только ему известный момент дать указание ставить все это на огонь; уже и воинская дружина царя собралась в полном составе во главе с военачальниками; а царь Гатал все не выходил из юрты.
Недоумевающие приближенные пытались узнать причину странного поведения повелителя у начальника телохранителей – только он один имел право входить к царю в любое время дня и ночи, – но тот упорно отмалчивался, всем видом давая понять, что в юрте происходит нечто необычное, чего он не имеет права разглашать. Это еще больше подогревало любопытство собравшейся знати, и сдержанный шепоток постепенно превращался в глухой гул, напоминающий жужжание пчелиного роя.
Гатал неторопливо мерил юрту шагами. Его грубоватое, обветренное лицо, обрамленное коротко подстриженной русой бородкой, хмурилось. Он сосредоточенно размышлял…
С давних пор царю роксолан не давали покоя богатства его соседей – сколотов, ведущих большую торговлю с Ольвией[45], Херсонесом и Танаисом[46]. Обширные пастбища с несметными стадами в степях между реками Борисфеном и Сиргисом, жирный чернозем на берегах Танаиса и в устье Борисфена, где колосилась ядреная пшеница, – все это превращалось в вожделенное золото, оседая в сокровищницах вождей сколотов. И в то же время сильные воинственные племена сармат довольствовались давно оскудевшими угодьями в выжженной яростным солнцем степи между реками Ахардеем[47] и Араксом
