голову. Звук от удара был таким, словно кто-то треснул дубиной по пустому кувшину. Подпустив глаза под лоб, Вепрь грохнулся на землю, как подкошенный. От неожиданности все замерли, и в крепостном дворе воцарилась напряженная тишина. Нужно сказать, что палка не являлась простым куском дерева. Она была изготовлена из мореного дуба, отличающегося большой прочностью, и заменяла воинам мечи в тренировочных поединках. Алоизий тоже был поражен увиденным. Он не ожидал от пленника такой храбрости и прыти.
Обычно в монастырь попадали крестьяне, взявшие оружие только для защиты своих поселений от набегов отрядов рыцарей и шляхты. Владели они им плохо, а очутившись в плену, вели себя покорно.
Только немногие из них отваживались на сопротивление. Но участь строптивцев была незавидна – в назидание другим – кого сажали на кол, кого живьем варили в котле, а больших «счастливчиков» просто вешали. Этот же схизмат явно был профессиональным воином. Алоизий даже поежился от неприятного холодка, угнездившегося между лопатками, представив пленника во всеоружии и на лихом коне. Тем не менее, приор продолжал наблюдать за действом, разворачивающимся на импровизированной арене в крепостном дворе, со все возрастающим интересом. Пришедшие в себя кнехты злобно загалдели и вынули из ножен мечи, а Гуго со зловещей ухмылкой на своем лошадином лице взял в руки копье.
Алоизий хотел было остановить его, – сильный, выносливый хлоп всегда большая ценность; в особенности для его опытов – но передумал. Ему не хотелось связываться с Гуго, отличающегося злопамятностью и коварным характером. Пленник внимательно наблюдал за Гуго, который явно намеревался проткнуть его копьем, и мелкими шажками отступал назад, будто и не было у него за спиной вооруженных кнехтов, тоже готовых в любой момент срубить ему голову.
Все дальнейшее произошло настолько молниеносно, что Алоизий поначалу даже не понял, почему брошенное Гуго копье пробило не грудь пленника, а вонзилось в живот одному из воинов. В момент броска схизмат резво крутанулся вокруг своей оси, выхватил из толпы какого-то бестолкового кнехта и закрылся им, как щитом. Это для воинов уже было чересчур. Они бросились на пленника скопом, как взбесившиеся псы.
Какое-то время Алоизий почти ничего не видел из-за пыли (кнехты тренировались на голой земле, чтобы мягче было падать), а затем картина начала проясняться, потому что эпицентр схватки постепенно переместился на менее вытоптанное место, где росла трава- спорыш. Удивительно, но схизмат все еще был жив. Он вьюном вертелся среди разгоряченных кнехтов и каким-то непостижимым образом умудрялся отмахиваться от них палкой и парировать удары мечей, подставляя цепи. Конечно, ему не удалось обойтись без ранений, но это были царапины, неизбежные в рукопашных схватках.
Что касается его духа, то он не был сломлен. Скорее наоборот: пленник даже в такой безнадежной для него ситуации упивался схваткой, чувствуя себя в окружении острой стали, как рыба в воде. Он даже улыбался, хотя улыбка была больше похожа на гримасу ненависти вперемешку с яростью. Похоже, он не боялся смерти; мало того, Алоизию показалось, что он желал ее.
Это приор понимал. Чем быть рабом, бессловесным быдлом, уж лучше умереть. Он сам не терпел над собой насилия и боролся со своими прелатами [30], как только мог (большей частью с помощью хитрости), потому и вступил в свое время в братство Креста и Розы, проповедующее равенство между людьми и свободу.
Но, по мнению новоиспеченного приора, так мог думать и поступать только дворянин или человек возвышенный, ученого или духовного звания, а не какой-то безродный схизмат. И все же пленник было обречен. Это понимали все. Но судьба распорядилась по-иному.
– Всем стоять!
Приказ прозвучал как громовое знамение сверху.
Кнехты разом опустили оружие. Этот голос был им хорошо знаком. Даже в шуме и грохоте сражений зычный боевой клич их сеньора, рыцаря Ротгера, слышался на большие расстояния.
Рыцарь подошел к группе воинов во главе с Гуго и грозно спросил, показывая на бездыханное тело кнехта, которому даже не пытались оказать помощь – рана была смертельной:
– Кто это его так?..
Ответом ему было молчание. Все потупились. Кнехты не хотели указывать на Гуго, боясь его мести. А сам виновник происшествия тоже помалкивал, лихорадочно выстраивая в голове удобоваримую версию убийства, чтобы избежать наказания.
– Гуго, отвечай! – теряя терпение, рявкнул Ротгер, которому была непонятна столь несвойственная его головорезам скромность.
– Мой грех… – покаянно буркнул Гуго, отводя взгляд в сторону; он так и не смог найти оправдательные мотивы своего поступка.
Как ни крути, а опытный воин должен обладать хорошей реакцией и отличной выучкой, иначе в рукопашной недолго и своих покромсать.
– Не понял… Вы что, подрались!? Ну, это уже ни в какие ворота не лезет… Похоже, вы тут все обленились, ожирели, как сурки, и вообще зажрались. Я из вас семь шкур спущу! – и добавил с угрозой: – А с тобой, Гуго, разговор будет отдельный…
– Господин! – взмолился Гуго, зная, что Ротгер слов на ветер не бросает и расправа может быть короткой и жестокой, несмотря на прежние добрые отношения. – Вина моя, признаю, но выслушайте до конца, как было!
– Говори, а мы послушаем, – немного смягчился рыцарь, интуитивно подняв голову вверх – он почувствовал чей-то чужой, пристальный взгляд, но не со стороны, а сверху, что его сильно озадачило.
Только теперь он, наконец, заметил, что на крепостной стене стоит Алоизий и наблюдает за происходящим. При виде новоиспеченного приора Ротгер вдруг вспомнил устав ордена Креста и Розы, предписывающий братьям, по возможности, быть человеколюбивыми и не впадать в гнев из-за мелочей, особенно по отношению к посвященным. Его помощник не являлся членом ордена Крестовой Розы, но Ротгер был с ним не в одной битве, а значит, просто обязан относиться к нему снисходительно. Но мнение кнехтов для рыцаря тоже было не безразличным. Погиб их товарищ, и этим все сказано. Гуго рассказал о происшествии, не погрешив против истины ни на йоту, – он проследил направление взгляда Ротгера и тоже увидел приора. Теперь вранье не только не имело смысла, но и было опасным для дворянчика. Такому свидетелю, как отец Алоизий, рыцарь поверит больше, чем кому бы то ни было.
Выслушав его сбивчивую речь, Ротгер резко повернулся и подошел к пленнику. Тот стоял с безмятежным выражением на обветренном лице, но его глаза подмечали и запоминали каждую архитектурную деталь во внутреннем дворе крепости. Палку для фехтования он по-прежнему держал в руке и слегка на отлете, готовый в любой момент отразить выпад меча или копья.
– Ты кто? – грубо спросил рыцарь на немецком языке.
Пленник молчал, дерзко глядя Ротгеру прямо в глаза.
– Не понимаешь… Чы пан муви по польску?
В голосе рыцаря прозвучала ирония.
– Да, я говорю по-польски, – ответил пленник.
– Это уже лучше, – оживился рыцарь. – Иначе пришлось бы вырвать тебе язык за ненадобностью.
– На все воля Господа, – спокойно ответил пленник.