не приходил из образованных людей, похожих на учительницу Варвару Петровну, которая приветила меня и мать на пароходе. И только в те моменты, когда издевательства и гнёт терпеть было невмоготу, люди будоражились, скандалили, но не знали, как постоять за себя.
Гриша стоял у порога в своём рабочем фартуке и, засунув руки за нагрудник, наблюдал за бестолковой перепалкой между толпой и подрядчицей. Прасковея вспыхнула и выпрямилась, когда увидела Гришу, но радости своей не выдала, сделав вид, что ей нет до него никакого дела.
Солильщик Гордей, всегда угрюмо-замкнутый, вдруг сорвался с нар с диким лицом:
— Подрядчица! Гляди, как ты рвёшь мои полтинники… Друзья-товарищи, будьте свидетелями.
Задыхаясь от злобы, он на ходу стал стягивать свой рыбацкий сапог. Спотыкаясь и наступая другим сапогом на каблук, он вытащил ногу из голенища, сорвал портянку и поднял штанину выше коленки. Вся коленка была изрыта большой язвой. Но никто из рабочих и работниц не ужаснулся и не выразил ему сочувствия. Некоторые отвернулись, некоторые поглядели на рану, а некоторые продолжали толковать о полтинниках. Только кузнечиха сварливо закричала на Гордея, протягивая свои завязанные тряпками руки:
— Ишь, чем хвалиться вздумал, солильщик! У тебя, что ли, у одного такая благость?.. Вот они, руки-то — живого места нет…
Я невольно посмотрел на руки матери: они у неё стали дублёными, с коростами и ссадинами на коже. Такие же руки были и у Марийки, а у Прасковеи — в шрамах и багровых пятнах.
Гордей всё ещё поднимал свою коленку перед подрядчицей и кричал:
— На! Любуйся! Вот чем ты нам платишь. Соль! Тузлук! Ревматизма!
Подрядчица отмахнулась от него и пошла к своей двери.
Гриша снял картуз, встряхнул кудрями и прошёл лёгким, молодцеватым шагом к столу. Он шепнул что-то Прасковее и хитро подмигнул ей. Мать с радостной надеждой ловила его взгляд, но он как будто не заметил её, а по-дружески подмигнул мне.
Я догадывался, что Прасковея борется с собою что она в сговоре с Гришей и, сцепив зубы, нетерпеливо ждёт кого-то, поглядывая на дверь.
Гриша оглядел казарму.
— Что это у нас будто пыль поднялась? Как будто плясали, да не похоже… Али бы драка была?
— Как это — чего? — не утерпела Марийка. — Чай, всякому трудовая копейка дорога. А подрядчица нашу копейку прикарманивает…
— Тише, тише, Мария! — ласково укротил её Гриша, потряхивая рукою. — Мы сейчас всё выясним, что к чему. Беда наша, что народ вы неграмотный. Чего ни напишут на бумаге, чего вам ни наколдуют скорописцы — всему верите. — Он с грустным сожалением засмеялся. — И выходит, что нас, дураков, как селёдку в путину, — лови, да не надо. Лезем недуром в сети. Что ж, ежели деваться некуда — и в тузлук полезешь.
Он переглянулся с Прасковеей, нахмурился и споткнулся на слове.
Прасковея встала, прислонилась к столу и оглядела нары. Она побледнела и сразу будто осунулась. С надломом в голосе она сказала, сдерживая волнение:
— Вы знаете, товарки милые, мою тоску, муку мою. Вот здесь, в этой яме, сгорел мой ребёнок… единственный… Это место для меня свято и проклято. У нас у всех одна судьба: ежели не будем вместе, не будем друг за дружку стоять — сожрут нас, всех по отдельности замучают.
Галя на всю казарму закричала:
— Не жаловаться, не надрываться надо, а по морде бить! Хлещи, чтобы тебя не захлестали!
Гриша взял за плечо Прасковею и сердито упрекнул её:
— Не так говоришь, Прасковея. Все хорошо знают, что у тебя на сердце.
Прасковея оттолкнула его и, вздохнув всей грудью, улыбнулась, словно вдруг освободилась от гнетущей тяжести.
— Ты мне, Григорий, не мешай. Я и без тебя знаю, как с товарками калякать. Я им по- бабьи больше родня, чем ты.
— Мужики ли, бабы ли — под одно всех грабили, — сердито пошутил Гриша. — У каждого есть свои болячки.
Прасковея печально и гневно говорила, взмахивая рукой:
— Вот сгорела у нас Малаша. Кто виноват? Сами знаете. А вот у Гордея нога гниёт. Кто его вылечит?
Она вышла на середину казармы и совсем спокойно, но жёстко сказала:
— Меня уж ничем не устрашишь: я все страхи потеряла. Я на всё могу пойти. Эта жирёха до сих пор в Астрахани красный фонарь содержит. Там у неё компанионка. То-то она хорошо знает, как с женщинами обращаться.
Подрядчица вышла из своей комнаты и с разъярённой улыбкой направилась к Прасковее.
— Ты, Прасковея, и меня поучи: больно уж прекрасно говоришь. Сначала торговаться захотела, а сейчас исповедуешься и шайку на бунт собираешь. Осмелела, когда бондарь, другой смутьян, заявился.
— Ежели тебе наука впрок не пошла, на себя пеняй, — серьёзно ответила Прасковея. — А при нужде поучим и ещё.
Василиса сложила руки на груди, как властная хозяйка, и с притворным добродушием пошутила:
— Вижу, вижу… весёлый, игровой народ. Люблю разбитных людей. Одно плохо: гармошку бы надо, а вместо неё арапники мерещутся.
Гриша засмеялся и тоже сложил руки на груди. Он изобразил рубаху-парня и двинулся к Василисе, приплясывая на ходу.
— С моим удовольствием, подрядчица, — попляшем. Пускай тебе мерещутся арапники, а мне — гармошка. Кому что по душе. Вашу ручку-с!
Он сунул ей кулак под локоть и потащил к двери. Мне показалась игра Гриши очень потешной, и я рассмеялся, но в казарме было насторожённо-тихо. Василиса опешила, потом рванулась в сторону и замахнулась на него другой рукой.
— Болван! Как ты смеешь! Невежа!
В этот момент подскочила Оксана, и с размаху ударила Василису по щеке.
— Вот тебе! Это — задаток за сестру…
Гриша подхватил Оксану под мышки и легко отнёс её к Гале.
— Что это такое? — крикнул он гневно. — Ты обезумела, девка!
Её подхватила Галя и повела к нарам.
Все, кто сидел за столом, вскочили на ноги. Оксана совсем спокойно сказала:
— Она знает, с кем имеет дело. Я казнить её буду за сестру, которую она казнила.
Оксана будто оглушила Василису: подрядчица тёрла щёку и молчала. Вероятно, она испугалась, когда услышала мстительные слова Оксаны. Эта тощенькая, нервная девушка поразила всех своей жгучей ненавистью к Василисе. Все почувствовали, что между ними будет борьба не на жизнь, а на смерть. Василиса сначала застыла на месте, потом пошла к себе тяжёлыми шагами.
Уже у самой своей двери пригрозила задыхаясь:
— Ну, и дурёха! Чем мстить вздумала!.. — И презрительно засмеялась. — Да я тебя вместе со всей шайкой в одну минуту сдуну. А уж горячие арапники похлещут вас досыта.
