увидел часовых, которые стояли к нам спиной.
– Только сейчас ты никого не увидишь. Все уже разведены по баракам.
Я остался один перед мелкой решеткой входа. Сжимая в руке маленький альбомчик, решил: надо пройти на территорию – будь что будет. Никто меня не остановил. Передо мной была потрескавшаяся, распахнутая далеко-далеко земля. Впереди, словно кратер вулкана, виднелась гигантская яма котлована. Самосвалы на другой стороне котлована казались игрушечными. Было тихо и безлюдно.
Налево на том берегу могучей Волги, тонул в сумерках Ставрополь. Вода была синей. А направо – огромной зеленой громадой, закрывая небо, высились холмы С гигантскими буквами лозунгов. Закат пламенел, как красный всполох взрыва. В кровавой пустоте неба черным скелетом высился шагающий экскаватор. И вдруг я увидел, что я здесь не один. Недалеко спиной ко мне молился старый узбек…
Я не помню, как добрался дома приезжих, когда небо горело мириадами звезд, а мои соседи по комнате, очевидно, давно спали. Не помню, сколько спал, и проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо.
Я увидел двух людей в форме. Один шепотом спросил:
– Это ты был вечером на котловане? Одевайся, поедешь с нами.
– А кто вы? – спросил я.
– МГБ, – ответил разбудивший меня человек.
Они отвезли меня через пятнадцать минут к какому-то темному дому. Один из них шел спереди, другой сзади меня. «Влип», – подумал я.
За столом у зеленой лампы сидел огромного роста, лет сорока пяти, полковник министерства государственной безопасности. В упор глядя, поинтересовался:
– Документы.
Я подал паспорт и командировочное удостоверение студента Академии. Полковник долго, даже на свет рассматривал мои бумаги.
– Так кто же послал тебя сюда? – сурово спросил он.
– Здесь же написано, я студент Академии художеств, которая и послала меня на великую стройку коммунизма.
– Зачем на ночь глядя поперся в зону? Кто разрешил?
– Хотел скорей все увидеть и приступить к работе, – стараясь быть как можно спокойнее, ответил я.
Помешивая ложечкой чай с лимоном, полковник неожиданно сказал:
– Вот недавно была у нас делегация Чехословакии. Пришлось демонтировать вышки, а людей в бараки запереть, работали только вольнонаемные. А их с гулькин нос. Гости удивились: стройка большая, а так мало людей работает. Мы объяснили: такие чудеса делает с людьми наш социалистический строй – каждый работает за десятерых. Понятно, на что намекаю? – Строго глядя на меня, спросил он. – Сюда ваша братия любит приезжать – художники, музыканты, поэты. Мы предупреждаем: нарисуешь вышку или заключенных – и сам будешь строить вместе с ними.
А в зону мы никого не пускаем. Во-первых, незачем, а во-вторых, пару журналистов не так давно прирезали. Оба из центральных газет. Здесь отбывают наказание особо опасные рецидивисты. Политические только поболтать горазды. А раз так настойчиво требуешь – то пиши расписку, что все последствия посещения зоны берешь на себя, а мы ответственности не несем. Хотя на черта тебе это нужно? Тут живут ваши художники, но никто в зону не рвется, – почему-то подмигнул мне полковник МГБ.
…Я на всю жизнь запомнил этот ночной допрос. Возвратившись, спал долго. Наконец поднялся, захватил этюдник и поехал в зону, имея на руках выписанный пропуск сроком на три недели. В раскаленной жаре пристроился с этюдником на коленях, пытаясь передать первозданно развороченную землю, огромную воронку котлована, где по серпантину дороги съезжали шеренгой груженые самосвалы. Люди казались муравьями. Их было очень много, – и все казалось однотонным от едкой, желтоватой пыли. Прошел час, как вдруг на мой этюд сзади упала тень человека. Я продолжал работу.
– Художник от слова «худо», – раздался голос за спиной.
Я обернулся. За спиной стояли двое в майках. Они возвышались, словно скульптуры. Лицо, руки, кепки – все было покрыто слоем пыли. Тот, кто выразил ко мне отношение как к художнику, спросил:
– Ты с воли? Что-то я тебя здесь никогда не видел.
Потом, сверкнув белыми зубами, задал другой вопрос:
– А ты бабу голую для наколки можешь нарисовать?
– Конечно, могу, – ответил я.
– А может быть, бабу и меч… – размышлял он на жгучей жаре.
Я вытащил альбом и, вспомнив Венеру Ботичелли, нарисовал нечто в этом духе.
– По-моему, без меча лучше, – посоветовал я доверительно.
– Волос бы поменьше, – вступил со мной в дискуссию, оставляя на вытянутых руках рисунок, мой социальный заказчик.
– А что – он молоток, – произнес молчавший до сей минуты второй, более высокий.
