самадхи и всяких там разных тайцзи-цюанях мы поговорим в другом месте. И поговорим конкретно — без бакланства и пустопорожней лажи.
А сейчас — все внимание к внушателям и их жертвам — подвергающимся внушению зомбикам.
Пока иностранные недотепы-иностранцы пудрили друг другу плавящиеся от маразма мозги, наш собаколюб дедушка Павлов в 1921 году изящно сформулировал абсолютно правильную и легко подтверждаемую на любой зверюге мысль.
В чем заключалась эта мысль? Она, друзья мои, заключалась в том, что внушение — это всего лишь способы манипуляции простейшими условными рефлексами (то есть, проще говоря, любой зомбик — жертва воспитания).
Условный рефлекс — воспитанное средой автоматическое реагирование организма на сигнал.
С ростом критического восприятия и личного опыта (говорящего, что если на куче дерьма написано «Повидло», то жрать его все равно не стоит) рефлексы замедляются.
Пипл старается сначала подумать, а потом делать.
Поэтому у детей реактивность во сто крат круче, чем у обитателей дома престарелых.
Отруби это «подумать» определенным акустическим режимом — и слово превратится в дело. То есть — взрослый дядя превратится в наивного и шустрого пацаненка.
Отличие внушения от гипноза состоит в том, что оно воздействует на бодрствующее сознание перцев, вполне врубающихся в смысл своих поступков (правда, не всегда понимающих их последствия).
Причем — гипнотик не испытывает чувств, а суггеренд, наоборот, захвачен чувствами так, что они подавляют его критическое мышление.
Вот и все. И не надо городить никаких нансийских и парижских огородов.
Да ну их к дьяволу, этих проклятых французов!
Возглянем же, братцы, в сторону ставшей нам уже почти родной Месопотамии (в смысле — в Междуречья), в которую мы вынуждены вернуться из-за того, что не только гипнозом единым были сильны тамошние попы, но и внушением тоже.
Словесное внушение, которым овладели шумерские жрецы во время практических занятий на поле боя, явилось одной из составляющих частей того, что греки позже назовут риторикой (чистое воздействие словом, без шаманских бубнов и наркотического зелья).
Именно слово останавливало кровь, обильно текущую из ран. Помогало срастаться костям после переломов. Снимало боль. Избавляло от нервного расстройства. Давало силы в сражениях. Возвращало аппетит, потенцию и ушедшего к юной шалаве мужа.
Внушение было прямым. Жрец говорил с раненым воином или заболевшим крестьянином от имени того или иного бога и приказывал исцелиться.
Вера в высшие силы была впитана людьми Древнего мира с молоком матери. И когда они слышали о воле богов, то подсознательно производили мобилизацию внутренних резервов организма на борьбу с недугом.
Кстати, по последним научным данным, современный человек в обычном состоянии может использовать всего лишь 30 % своих физических возможностей и 5 % интеллектуальных.
То есть — даже когда мы не лежим в койке, а бодро носимся по улице, все равно наши мышцы отдыхают, а мозг вообще дрыхнет.
И, увы, с ростом политкорректных настроений в мире здоровый, волевой и умный европеец чувствует себя виноватым перед всей цивилизацией.
Запомните, братцы и сестрицы, каждый километр вашей утренней пробежки трусцой, каждая отвергнутая во имя Родины доза глюка, каждый новый освоенный вами язык, каждое карьерное продвижение — это вызов всей этой ублюдочной цивилизации.
Не бойтесь бросить ей этот вызов. Некуда нам отступать с нашей земли. В космосе пока нет русских поселений…
Но вернемся на Древний Восток, в Междуречье, которое мне уже остопиздело точно так же, как и вам, друзья мои.
Там с ростом населения прибавилось как кровавых мочиловок, так и политических разборок без применения оружия.
И во всех этих политических и военных играх принимали активное участие, все больше и больше входя в оголтелый интриганский раж, наши хитрожопые торговцы опиумом для народа — жрецы.
Подстрекаемые ими к мятежам толпы, сливались в общую по-детски кровожадную массу. Она упоенно и торжественно (как во время церковных ритуалов) разрушала, убивала и с радостью шла на гибель.
Опираясь на свою растущую экономическую мощь, жрецы все определеннее отдалялись от коллектива рядовых общинников, уже не видящих священников копающимися на огородах или строящими загоны для овец.
Служитель культа, даже самый мелкий и незначительный, приобретал из-за своей близости к потусторонним силам в глазах простолюдинов ауру чуть ли не внеземного существа и великого кудесника, которому, конечно, западло уже ковыряться в навозе.
И вместе с тем, увы, шумерская церковь уже впала в застой и отстой.
Главной причиной разрушения достигшего небывалого величия жреческого сословия стало отсутствие притока в ряды священников свежей крови из провинции.
Выборная должность жреца со временем превратилась в передаваемую по блату.
А когда принцип отбора на общественные должности лучшего из лучших путем соревнования или жесткого отбора по личным качествам заменяется семейственностью, бюрократическим назначением или кумовством, тогда вся общественная структура очень быстро вырождается и приходит в упадок.
Жреческое сословие, лишившись внутренней конкуренции, стало стремительно терять силу и власть.
А вместе с разложением жречества начинает распадаться и само шумерское государство.
Центробежные процессы в провинциях, базирующиеся на недовольстве покоренных народов вызывали восстания. Их все чаще приходилось подавлять большими воинскими силами.
Расходы на это в конец подорвали истощенную экономику первой империи (царства Аккадского) на Земле.
Месопотамская империя пала под натиском вторгшихся кочевников, которые перебили служителей враждебного им культа.
И, естественно, всей шобле междуреченских богов было плевать на мучения и гибель своей земной креатуры (мораль сей басни такова: если ты сам чмошник и баран, то не жди помощи даже от самых могущественных существ Вселенной).
А шумерская наука владения словом перешла к иудейским волхвам и вавилонским магам.
Другой же древнейшей цивилизации — Древнему Египту — пришлось открывать тайны владения словом практически самостоятельно. И в этом она весьма и весьма преуспела.
Но об этом уже рассказывалось в предыдущей книге.
Сейчас же — небольшой, но ослепительно яркий эпизод из европейского Средневековья, которое без натяжки можно назвать эпохой внушения.
XI век для западной Европы характерен тем, что в этот период времени начинается ее резкий экономический и культурный подъем.
